Ответ

Граф начал так: «Я боюсь, ты опять скажешь, что я помешался на спорте...» (Так оно и есть. Теперь ему разрешается только удить рыбу, так как у него барахлит сердечный клапан, но когда я пришел на завод, он еще был капитаном волейбольной команды. Он знает результаты всех футбольных матчей сборной страны за последние двадцать-тридцать лет, рекорды и т. д. У него есть обширные выкладки, с помощью которых он пытается определить пределы спортивных возможностей). «Ну, а если это так и есть?» — сказал я. «Может, ты назовешь мне очень способного футболиста, который, получив подножку, начинает думать уже не о судьбе матча, а о том, как бы отомстить своему противнику?»

Я: «Что ты хочешь этим сказать?»

Граф: «Ты сам хорошо знаешь».

Я: «Значит, меня уже не интересует исход матча?»

Граф: «Я так не думаю, но тебя чересчур интересует та нога, которая подставила тебе подножку. Для тебя главное — отомстить...»

Я: «Это клевета!»

Граф: «Ладно, ладно... — Он улыбнулся. — Ты не подставишь ему подножку, не собьешь с ног в сутолоке, но создается такое впечатление, будто продолжаешь игру лишь для того, чтобы свести с ним счеты и наказать его».

Я, конечно, протестовал, опровергал, спорил, возмущался, как человек, которого не понимают или не хотят понять. Почему же меня не понимали? Как это могло произойти? Виной всему — тщеславие, таков мой окончательный вывод.

Вот так. Многое предстоит начать заново. Особенно отношения с женой. Еще раз благодарю за все... Бела, приезжай к нам — город так вырос и изменился, что ты его не узнаешь. Ключ и теперь найдешь у нашего соседа, доктора. Но обещаю, к вечеру вернемся домой не так, как в прошлый раз. Видишь, я оптимист, пишу во множественном числе. Твой эксперимент с метилцеллюлозой замечателен. Что ни говори, наши макромолекулы даже вам пригодились. Обнимаю тебя.

■

Привет, Катинка! Снова пять часов утра. Вчера вечером не писал тебе, был в гостях у Пири, они пригласили меня на ужин. Пири раскатала тесто, и мы до отвала наелись вареников с капустой. Жаль, что было мало вина, мне очень хотелось напиться. Пири с мужем собираются к морю, у них уже есть путевки, с двенадцатого августа. Господин доктор играл на флейте, судя по всему, они из-за чего-то поссорились; он ласкался к ней, как ручной барашек, и все норовил положить ей голову на плечо, но Пири не позволяла. Однако посплетничал и хватит...

Буду продолжать рассказ о том, что произошло.

Возвращаясь в поезде домой, я с горечью вспомнил о разговорах накануне моего отъезда. Стало быть, я не ошибся. Все мои аргументы казались неопровержимыми. У меня состоялись два разговора перед отъездом, передам по порядку оба.

Когда пришел запрос из министерства, Делеану вызвал меня к себе. В его кабинете я застал и Йовановича. Разумеется, я начал сразу с того, что напомнил о своем предостережении. Делеану одернул меня: «Прекратите, Килиан!»

На какое-то мгновение мне подумалось, что сейчас Делеану в присутствии Йовановича повторит все то, что я рассказывал ему об Л. Если бы речь зашла и о тебе, это было бы особенно для меня мучительно. Правда, Йованович не тот человек, который растрезвонит, и все же...

Разговор носил деловой характер. Оба они придерживались мнения, что министерство в конечном счете поддерживает нас. Делеану заметил, что я сомневаюсь в этом, и спросил: «Что это с вами опять, Килиан?» — «Ничего, — ответил я, — все-таки интриги — страшная вещь...» — «Вам нечего бояться», — вступил в разговор Йованович. «Легко сказать, — возразил я. — Я только химик и в таких делах беззащитен...»— «В том-то и дело, — перебил Йованович, — что не только химик, но и коммунист...» — «Мы уже обсудили это, Килиан, — сказал Делеану, — все обстоит просто: дело решают факты. Если мы окажемся неправы, ну, значит, мы неправы». Я ни минуты не сомневался в том, что он не станет никого винить, скорее вместе со всеми будет искать ошибку. Он убежден в нашей правоте, но и не исключает возможность ошибки, и с этим надо считаться. «Возможность ошибки исключается», — заверил я. «Превосходно! — засмеялся Йованович. — В таком случае победа за нами. Что же вам еще надо?..» — «Я скажу за него, Косинус (так называют Йовановича близкие знакомые и друзья), — проговорил Делеану, — он хотел бы, чтобы в Правительственном вестнике официально объявили его лабораторию запретной зоной...» В ответ я сказал, что это неплохая идея — по крайней мере могли бы убедиться в том, что наш друг, заваривший эту кашу, без боя не сдастся.

Йованович: «Постойте, дорогой, вас послушать, так можно подумать, будто мы живем в дремучем лесу! В конце концов наверху тоже сидят не младенцы. Но предположим, этот чиновник будет и впредь мутить воду и сумеет убедить кое-кого. И тогда мир не рухнет. Если правда на нашей стороне, пойдем в Центральный Комитет, а докажут нашу ошибку — вы преспокойно вернетесь домой и...»

Я: «Но разве не ясно, насколько это недостойно — впустую тратить столько энергии».