Отцовский крест. В городе. 1926–1931

Освободившись уже в конце недели, он наконец-то отправился к врачу, своему товарищу по семинарии, Александру Попову. Александр Алексеевич по-товарищески отругал его за пренебрежение здоровьем, сказал, что о. Сергий перенес на ногах воспаление легких, и, во избежание серьезных последствий, велел лежать до тех пор, пока он не разрешит встать.

– Если не будет слушаться, привязывайте его, – полушутя-полусерьезно сказал он на следующий день Соне, пришедшей к нему в больницу за рецептами и инструкциями. Но о. Сергию уже не до того было, чтобы не слушаться. Он лежал, как пласт, в полубессознательном состоянии, и перед ним с необыкновенной яркостью развертывались картины прошедшей жизни. «Говорят, что человек перед смертью вспоминает всю свою жизнь, – говорил он впоследствии. – Я тоже вспоминал такие подробности, о которых никогда и не думал, только раннего детства не мог вспомнить. Наверное, если бы я действительно умирал, то вспомнил бы и его».

Мощный, настойчивый, все усиливающийся гудок врывался в окна, проникал сквозь стены, будил спящих. Костя воспроизводил на фисгармонии этот, по-своему даже приятный, звук и говорил, что вот так же, только во много раз сильнее должна звучать Архангельская труба, которая при конце света поднимет мертвых.

Мертвых труба Чемодуровой мельницы не поднимала, но среди живых, в сфере ее действия, едва ли кто мог не проснуться, разве одна Наташа. Еще здесь, за два квартала дальше, она звучала глуше, а на старой квартире после гудка, длившегося более пяти минут, заснуть снова было почти невозможно. Правда, о. Сергий и Юлия Гурьевна и так поднимались до шести часов и им гудок не мешал, а Соню и приезжавших на каникулы мальчиков он сильно донимал.

В первые дни болезни гудок не доходил до сознания о. Сергия; он как составная часть включался в полубредовые картины, возникавшие в его мозгу. С началом выздоровления гудок рассеивал эти картины, и больной просыпался. Лежа или сидя, читал он утреннее правило и брался за книгу. К этому времени он окончательно вошел во вкус аскетических сочинений. «Лествица», «Добротолюбие» и, особенно, «Письма еп. Феофана Затворника» сделались его настольными книгами. «Стоит утром прочитать одно из этих писем, чтобы получить зарядку на целый день», – говорил он и старался придерживаться этого правила.

Позавтракав и передохнув немного, о. Сергий принимался за письма. Писал он лежа, карандашом, но в таком количестве и таких подробных, как никогда в жизни, ни раньше, ни после. В течение этого, правда, кратковременного, периода Наташа ежедневно относила на почту несколько толстых писем. Ответов пришло гораздо меньше, но о. Сергий не обижался. Ведь и сам он не написал бы этих писем, если бы был здоров и мог заниматься своим делом.

Глава 11 У Каждого свое

Еще тяжелее досталась эта весна семье Моченевых (1927 г.). Опасно заболела их невестка Женя. По несчастному стечению обстоятельств невольным виновником болезни оказался о. Сергий.

Убедившись, как трудно получить долг с Василия Ефремовича, он стал придерживать остальные деньги и давал их только при условии занять где угодно, но возвратить долг по первому требованию. Когда дом был куплен и нужно было срочно внести задаток, за о. Александром скопилась довольно значительная для обоих священников сумма, взятая на таких условиях. Как нарочно, о. Сергий в этот день обошел всех своих должников и никого не застал дома: в городе шла ярмарка, и все, кто мог, отправились туда. Ушел на ярмарку и о. Александр, и Женя побежала искать его. Искать пришлось долго, а стояла самая опасная погода – начало весны, с лужами под ногами и пронизывающим ледяным ветром. Надеясь быстро вернуться, Женя оделась очень легко и сильно промерзла, а незадолго до этого она перенесла грипп. Последствия оказались страшные – туберкулез, в несколько месяцев погубивший цветущую молодую женщину.

Все знали, что Женя больна серьезно, но никто не ожидал такого быстрого конца. В последний раз, когда Соня видела ее, она сидела на полу, на ковре, и играла с сынишкой. Она похудела, лицо ее стало одухотворенным. Определение «прозрачное личико» стало настолько избитым, что мы не замечаем его прямого смысла, но у Жени лицо действительно как бы просвечивало; сквозь тонкую, слегка желтоватую кожу пробивался розоватый оттенок, как свет фонаря сквозь фарфор. Глаза стали большими и глубокими, светло-русые, немного растрепавшиеся волосы казались особенно пышными и легкими; если раньше ее можно было назвать просто хорошенькой, то сейчас она была прекрасна.

Понятно, как больно отразилась ее смерть на всей семье, как переживали ее Самуиловы, которые не могли забыть связь двух событий – покупки дома и этой болезни. Но ни о. Александр, ни матушка Софья Ивановна никогда ни полслова не намекнули на эту связь; казалось, они даже в глубине души не чувствовали ее.

Когда состояние о. Сергия стало немного лучше, однажды утром он заметил под окном на улице движение и шепот. Несколько человек стояли у открытого окна и, тихо переговариваясь, старались заглянуть через занавески.