Отступление

После дружеской попойки у почтаря Зайнвла Прегер неделю ходил с больным горлом и говорил скрипучим, как старое дерево, голосом, будто славно погулял на затянувшейся еврейской свадьбе. Шли дожди, город трое суток стоял холодный, темный и насквозь промокший. По улицам брели в калошах и закатанных брюках, пробирались по грязи и лужам, в которых плавали сорванные ветром зеленые листья. Когда дождь прекратился, холодный ветер еще долго не мог разогнать тяжелых, черных туч. Он рвал крыши и раскачивал деревья, из-за туч было темно, и казалось, что лето прошло, едва успев начаться, и больше никогда не вернется.

В эти холодные дни заведующий Прегер закончил учебный год в талмуд-торе. Он по-прежнему не давал проходу служанке Хайке, без устали повторяя, что она ему нравится и он хочет на ней жениться, жениться назло всему Ракитному.

Хайка, быстрая и веселая, с натруженными ловкими руками, расхаживала нарядная, как невеста, и хозяйка заезжего дома, старая, больная соломенная вдова, всем жаловалась, что девушка совсем отбилась от рук — даже в комнатах не убирает.

А Хайке было все равно. Она говорила, что верит в слова Прегера не больше, чем в Иисуса:

— Что Прегер говорит, что собака лает — для меня никакой разницы.

И все же каждый вечер наряжалась и бежала посмотреть, не ждет ли Прегер на улице, у забора. Они часами напролет стояли там, в темноте, как деревенские парень и девушка. Прегер гладил ей руки и рассказывал, что после свадьбы они вдвоем на все лето уедут в далекий южный город, поселятся у мужика в хате, Хайка заведет цыплят и будет сыпать им просо…

— Ну, Хайка, — спрашивал он ее, — хотите так?

А Хайка смотрела на него с дразнящей улыбкой и бесстыжими огоньками в глазах.

— Прегер, — отвечала она, — черт вас разберет, Прегер…

XI

Хава Пойзнер вернулась из окружного города в пятницу, незадолго до наступления субботы, и по ее лицу ничего не было видно, невозможно было понять, выходит она, в конце концов, за Деслера или нет.

Вечером она, как обычно, сидела на крыльце закрытого магазина, и с ней сидел Аншл Цудик, тридцатилетний здоровяк, местный ученый. Он напечатал в журнале несколько статей на древнееврейском, а недавно вернулся из Палестины. Еще с ними был богатый, тихий студент, приезжий родственник мадам Бромберг. Надо сказать, богатому и тихому студенту, кажется, было все равно, выйдет ли Хава Пойзнер за Деслера. Ему хватало того, что он может спокойно сидеть с ней рядом и курить папиросу за папиросой из своего серебряного портсигара. Студент уже познакомился и сдружился со всеми близкими Хавы Пойзнер. Но лучше бы Хава больше не уезжала и не оставляла его одного. Что касается статей, то он тоже писал в крупный русский журнал, посвященный коммерции, который субсидировал в большом далеком городе его богатый отец. Жаль только, что Аншл пишет на древнееврейском, студент не знает этого языка. Но может, у Цудика найдется что-нибудь переведенное, он бы с удовольствием прочитал.

Ракитное казалось ему одной большой семьей, все жители — родственники. Только он им чужой, приезжий богатый студент. Но он успел прижиться в Ракитном, стал своим. Все называют его просто по имени. «Боря, — говорят, — вон Боря пошел».

Когда Хавы Пойзнер не было дома или она спала допоздна, он приходил к Ханке Любер и подолгу рассматривал статуэтку Мейлаха.

— Жаль, — говорил он. — Из этой статуэтки, наверно, могло бы что-нибудь получиться.

Он был очень огорчен, что Мейлах так рано умер, и часто говорил об этом — вот как сейчас, сидя на крыльце с Хавой Пойзнер и Цудиком.

А Хава Пойзнер о чем-то задумалась. Она сидела на ступеньках, обхватив руками колени и упершись в них подбородком, и удивлялась:

— Если считать и старый, и новый город, в Ракитном примерно девять тысяч жителей. Так почему же среди них нет ни одного интересного человека?

С улыбкой она смотрела на дешевый галстук Цудика. Возможно, она говорила так нарочно, Аншлу в пику. Хава Пойзнер была невысокого мнения о еврейских молодых людях. Но Цудик был терпелив, его нелегко было пронять. Он пару лет проучился в Бейруте. Кроме того, в Палестине он познакомился с самим Бреннером[7] и другими известными людьми. Они заинтересовались его статьями. Но сейчас было бы не к месту об этом говорить. Он часто приходил к Хаве Пойзнер домой и сидел с ней на крыльце закрытого магазина, но всего лишь потому, что она была красивая девушка. Хаве Пойзнер следовало бы это когда-нибудь понять, без слов, просто по его насмешливой улыбке.

— Так, — сказал по-русски Аншл, и его губы скривились еще больше.

Беседа снова вернулась к умершему Мейлаху и Хаиму-Мойше.

— А что он тут делает, Хаим-Мойше?

— Почему Мейлах так его любил, почему так часто говорил о нем?

— Правда, чувствуется, что Хаим-Мойше и Мейлах были странно близки друг другу, словно один человек: ближе, чем братья?

— Чем он вообще занимается, Хаим-Мойше?

Оказалось, что родственник мадам Бромберг, студент, знает, кто такой Хаим-Мойше: они знакомы по большому городу, где учился доктор Грабай; Хаим-Мойше — химик, инженер.