Отсюда - туда

И еще несколько раз эти коробки попались мне на дороге; их растерял, должно быть, какой-то грузовик. Сразу в голове моей стала складываться режиссура праздника, при котором люди швыряют на дорогу яйца. На женщинах светло-голубые платья, они босиком бегут по улицам, залитым желтками. Женщины белокуры. В волосах у них голубые ленты.

Дорога взобралась на дамбу, передо мной открылась широкая, зеленая, подвижная лента реки. По бокам ее обступали кусты, вроде кустов акации. Теперь они высохли и побурели, а ведь были же раньше зелеными и цветущими. Зато какая река: воды ее текли неторопливо, тихо плескались в оправе берегов. Кое-где наклонялись к воде ветки, касались ее. Если сказать, что обличьем своим река напоминала ребенка, то это сравнение сочтут глупым или надуманным. Однако поистине: вода светилась и улыбалась мне, как ребенок. Я сидел на берегу в траве. Потом достал фотографию чужого мальчика. Где-то он сейчас? Он ведь существует. Я и вправду думал о нем как о сыне. Смотрел на реку, по которой плыла вниз по течению широкая плоскодонка. Людей в ней не было.

Так выглядит радость. А все прочее? Даже когда спустится ночь и глубокая тьма поглотит все, нельзя говорить: раз так, то не хочу больше жить, не хочу больше быть. Кто знает все? Кто приходил в этот мир и уходил из него, как один-единственный день?

В кафе была приятная музыка, и люди сидели там в серо-коричневом свете. Было это на автобусной остановке посреди дороги. Кельнерша у стойки наполняла бокалы какой-то желтовато-зеленой жидкостью. Жидкость была сладкая. Задумавшись, я стучал пальцем по стеклу, в такт музыке. Быть Задумчивым значит Не Думать, тосковать по тому, чего нет. Если бы искомое действительно существовало и его можно было бы достичь, о чем бы тогда задумываться?

Снаружи уже смеркалось, люди терпеливо дожидались автобуса, стоя под серым, сумеречным дождем. Наконец автобус пришел, и сразу возникло оживление, все засуетились, задвигались.

Поздно вечером я еще раз остановился, затащил мотоцикл в палисадник перед гостиницей.

— Здесь нельзя ставить мотоцикл, — сказала мне старуха, подметавшая жухлую листву в свете, падавшем из окон.

— Ну, так я его переставлю, — сказал я, — отсюда — туда.

Женщина улыбнулась, потрепала меня по плечу, когда я проходил мимо.

— Ладно, мать, — сказал я, — все в полном порядке.

Выпил потом стакан красного, закусил бутербродами с сыром. Старуха меня обслуживала. Я заметил, что понравился ей. Так легко иной раз завоевать человека. И хоть кажется, что все это пустяки, но это неверно.

Людей в кафе было мало, они молча сидели за столиками. Поэтому я мог слышать все, что говорилось на кухне. Правда, разобрать слова было трудно, но чувство было такое, будто говорят нарочно для меня. И это было прекрасно. Походило на человеческое общение. Слушал. Я ведь привык молчать.

Странные парни эти пропащие. Безнадежны ли они? Защищаться не пожелали. Или все-таки? Молчание — оружие бессильных. Речь пропащих, о которой не догадываются.

Иногда говорят: его Бытие прошло бесследно. То есть его не было? Достаточно ли иметь надежду? Достаточно ли всегда, до последнего говорить: я не согласен?

Когда стали прибирать столы, я поднялся. Собираюсь ли я ехать дальше, спросила старуха, ведь поздно.

— Да, — сказал я, — надо. — И пожалел, что вынужден был так говорить.

Старуха посветила мне фонариком от двери в сад. Я смахнул опавшие листья с мотоцикла. Щебенка скрипела под ногами, как мерзлая. Фонарь в руке женщины подрагивал. Нажал на стартер и поехал.

Очутился потом в местности, сплошь усеянной парниками. Зрелище странное. Парники покрывали землю, как светящиеся изнутри льдины. Было в них что-то холодное и в то же время домашнее. Я представил себе, как в парниках тепло, как пахнет всевозможными растениями. Но снаружи они казались холодными и гладкими, недоступно-чужими. Сверху виднелись металлические пропеллеры, которые, видимо, давали энергию. Они струили жужжание разного тона, это походило на оркестр. Действовало примиряюще. И свет парников уже не казался таким враждебным. От них как бы веяло ароматом.

Что было прекрасно: все дороги и шоссе здесь были освещены. Под фонарями они выглядели пустынно и дружелюбно. Будто говорили: вот мы. И будто добавляли: а ты одинок.

На рассвете мне впервые попалась на глаза табличка, на которой значилось название местечка с припиской: Аап zee. [10]

Чем больше автомобилей на дороге, тем ближе большой город. Вдали, в дымке, и впрямь вырастали из марева его очертания. Небо было низкое, облачное. Над городами поднимаются свои облака, огненосные. И движение транспорта громыхало и вскипало со всех сторон так настойчиво, так целеустремленно, как перед светопреставлением. Меня это пугало. Из автобуса мне махали рукой девушки. Вы еще ни о чем не догадываетесь, несмышленыши. Посмотрите же по сторонам! Восьмирядная въездная дорога поднималась на холм и пропадала из виду. Там были серебряные цистерны с нефтью, прорезавшие пейзаж, как молнии.