Отшельник

Если именно мать сидела за рулем, когда машина скатилась вниз по склону, скорее всего, она была вне себя от горя и потрясения. Ее ребенок уже умер или умирал в коробке на заднем сиденье, она в отчаянии. Может быть, она утопилась, потому что ей больше ничего не оставалось. Однако по-прежнему непонятно, откуда вообще взялась машина без номерных знаков. И почему на ней не осталось никаких следов? Мать в отчаянии не станет стирать свои отпечатки. Кроме того, замученная женщина наверняка попыталась бы как-то объяснить свой дикий поступок, оправдаться. Обидеть ребенка – самый непростительный грех почти во всех мировых религиях и культурах. Даже в католичестве, где все построено на прощении, причинение вреда ребенку – из тех грехов, которые прощают наименее охотно. К тому же местной уроженке не удалось бы убить ребенка и покончить с собой, оставшись незамеченной… Слишком многое тут не сходится. Эрхард понимал, что прибрежная полоса по-прежнему хранит свои тайны. Машина оказалась здесь не случайно.

Перед ним как будто двадцать кусочков головоломки, которые непонятно, как соединять. Главное, он не знает, сколько их всего, этих кусочков, – двадцать один или, может быть, тысяча.

В супермаркете он видел примерно такую коробку, как та, в которой лежал ребенок. Ну, может, не точно такую же, а просто коричневую картонную коробку, сколотую скобками на дне вдоль узкой щели между клапанами. Он выкладывал из коробки пакеты с рисом и переворачивал ее вверх дном.

Глядя на коробку, он живо представил себе крошечного мальчика – скорчившегося, истощенного, одинокого. Его тельце бьется о стенки. Крошечный мальчик с огромными глазами… А еще он видит руки, которые либо опускают ребенка в коробку, либо хотят его вытащить. Руки, которые толкают его вниз, в темноту, или в последний раз качают его. Эрхард не понимал, отчего он злится, отчего при мыслях о ребенке внутри у него все становится угольно-черным, почему он просто не может все отпустить. Возможно, на земном шаре тысячи картонных коробок с маленькими детьми внутри; несомненно, ими можно заполнить целый склад. Ничего страшнее он в жизни не видел. Он убежден, что не мать и не отец положили младенца в коробку и бросили умирать.

Он отодвинул коробку в сторону и купил консервированного тунца.

По пути домой он то и дело поглядывал на палец, приклеенный к левой кисти, которая лежит на руле. Он похож уже не на палец, а на сухую острую колбаску. Выглядит он ужасно и никого не введет в заблуждение. Даже его самого. Конечно нет. Конечно, никто не подумает, что у него десять пальцев, как у всех. Он всегда замечает пассажиров в париках. Только самые наивные из них верят, что со стороны ничего не заметно. Остальные сразу понимают, что у них не свои волосы. Их головы похожи на бесцветные метлы. И все-таки люди в париках на что-то надеются. Притворяются… Может, послать палец Берналю? Анонимно. С дружеским приветом. Или лучше похоронить его? Может, выкинуть его в окошко по пути?

Но он нашел пластиковый контейнер для продуктов с крышкой на вакуумных присосках, положил палец в маленький прозрачный пакетик, а пакетик – в контейнер. Потом он снял с полки несколько книг, поставил контейнер к стене, а затем вернул книги на место. Запомнил, где у него тайник: за «Бинарио» Алмуса Амейды и «Жертвы на третье» Фрэнка Койота. Отступил на несколько шагов: полка тесно уставлена книгами и не видно то, что за ними спрятано. Потом он достал консервы и стал есть тунца прямо из банки, сидя на краю стула и слушая козлов.

Глава 22

Утром в понедельник он должен был настраивать рояль у новой клиентки.

Иногда, благодаря своим постоянным клиентам, он получал новых, но чаще владельцы фортепиано узнавали о нем от кого-нибудь из коллег-таксистов. Если разговор в поездке касался этой темы, водители рекомендовали Отшельника, хотя многим казалось странным, что он не только водит такси, но и настраивает инструменты. Незадолго до Рождества Альваро, владелец оливковой рощи, который сел за баранку в прошлом году, после того как обанкротился, сказал Эрхарду, что подвозил одну пассажирку, которая просила настройщика позвонить ей. Она живет в «Парке Оландес»; у нее «Стейнвей», который много лет не настраивали.

– Почему вы так долго не звонили? – возмутилась владелица «Стейнвея», когда Эрхард вспомнил о ней в канун Рождества, полупьяный и не способный работать.

Разговор прошел ужасно, так же как и начался. Клиентка три раза просила его назначить цену, только подумать хорошенько.

– У нас очень дорогой рояль, и с ним не случилось ничего серьезного, – добавила она.

Эрхард еще не встречал клиентов, которые бы так ожесточенно торговались. Наконец они сошлись на сорока шести евро – обычно он брал вдвое больше.

– Приезжайте точно как мы договорились, – велела она напоследок. – Не тратьте напрасно мое время.