Отшельник

Не ясно было мне его отношение к богу, и я осторожно завёл беседу на эту тему. Сначала он отвечал мне обычными словами странников, завсегдатаев монастырей, профессиональных богомолов, но я почувствовал, что ему скучно говорить так, и не ошибся, - подвинувшись ближе ко мне и понизив голос, он вдруг оживлённо начал:

- Скажу я тебе, дружба, про французика одного, французского попа,маленький такой попик, чёрный весь, как скворец, на головке - гуменце выстрижено, на носике - очки золотые, а ручонки - словно у девочки малы, и весь он - игрушка богова! Встретил я его в Почаевской лавре, лавра эта далеко отстоит - там!

Он махнул рукой куда-то на восток, в Индию, вытянул ноги поудобнее и продолжал, опираясь спиной о камни:

- Кругом - поляк живёт, чужое место, не наша земля. Балагурю я с монахом одним, он говорит: "Людей надо наказывать чаше". А я посмеиваюсь: ведь коли правильно наказывать, так надо - всех, а тогда и время ни на что не хватит и делать больше нечего - дери дёром друг дружку, только и всей работы. Рассердился монах на меня: "Ты, говорит, дурак!" И ушёл. А попик этот в уголке сидел и вот подкатился ко мне и - начал, - ах, какой! Я тебе, дружба, так скажу: он мне вроде Иван-Крестителя. Язык ему мешал, не все наши слова можно сказать чужим языком, ну - всё-таки говорил он с большою душой. "Видел я, говорит, что вы, - всё на вы со мною, да! - вы, говорит, не верите монаху, ох, говорит, это очень хорошо; бог, говорит, не злодей людям, а сердечный друг, только с ним, по доброте его, так случилось: растаял он в слёзной жизни нашей, как сахар в воде, а вода сорная, вода грязная, и не стало нам чуть его, не чуем, не слышим скуса божия в жизни нашей. А всё-таки он во всём мире пролит и в каждой душе живёт чистейшей искрой, и надо, говорит, нам искать бога в человеке, собирать его во единый ком, а как соберётся господь всех душ живых во всей силе своей, - тогда придёт к нему сатана и скажет: велик ты, господи, и силён безмерно, не знал я этого - прости, пожалуйста! А теперь - не хочу больше бороться с тобой, возьми меня на службу себе".

Старик говорил напряжённо, и на его тёмном лице странно сверкали расширенные зрачки.

- "И тогда наступит конец всякому непотребству и злу, и всякой земной сваре, и все люди возвратятся в бога своего, как реки в океан-море"...

Он захлебнулся словами, ударил по коленям своим и начал сиповато смеяться, радостно продолжая сквозь смех:

- Ну, так всё это мне по сердцу пришлось, так светло на душе стало - и не знаю, что сказать французику. "Ваше, говорю, Христово подобие, можно тебя обнять?" Обнялись и - давай мы плакать оба, - ведь как плакали! Как малые ребята, родителей встретив после долгой разлуки. А оба - старые, у него щетинка-то вокруг гуменца тоже седая. Тут я ему и сказал: "Ты, говорю, мне, христоподобие, вместо Ивана Крестителя!" Ваше христоподобие зову его, а самому смешно: он - я те сказал - на скворца похож был. А монах этот, Виталий, всё ругал его: "Вы, говорит, гвоздик!" Верно, он и на гвоздик был схож,- острый такой! Тебе, дружба милая, вся эта радость моя, конечно, непонятная, ты - грамотный, сам всё знаешь, а я в ту пору слепой был, хожу - будто всё вижу, а - ничего не понимаю, - где бог? А он мне сразу всё и открыл, - сообрази, каково это было мне? Ведь я тебе речи его в краткости сказал, а мы с ним до свету беседу вели, он мне столько много говорил, что я - одно ядро помню, а скорлупку всю растерял...

Замолчав, он понюхал воздух, как зверь.

- Дождик будто собирается? Али - нет?

Понюхал ещё и успокоенно решил: