Отшельник 2 (СИ)

Только вот вопрос острый, как нож под рёбра, куда податься, в какую сторону? Раньше бы не размышлял, отъехал бы в Литву с чадами и домочадцами, но ныне там худо. И дело даже не в усобице, которая суть вещь привычная, и умному человеку куда как прибыльная, там дело в другом. Режутся литвины между собой, но сами того не ведают, что подрастающий хищник Иоанн Васильевич уже поглядывает в их сторону, не забывая про прадедово наследие, коему он чуть ли не единственных законный восприемник. Вона, сами гляньте, холопов уже вовсю сманивает. И не говорите, что мал Иван годами, волчонок во младом возрасте тоже забавным щеночком смотрится. И поддержкой Ивану — открывшееся недавно таинственное Беловодье да явившиеся оттуда советники. Будь они прокляты вовек!

К ляхам и прочим латынским выблядкам тоже не хочется. Нет в них уважения к истинной вере, и православного человека непременно обдерут как медведь липку по весне, да оставят голым-босым. Стоит ли ради этого из огня в полымя бросаться? Вот то-то и оно, что не стоит. С голой задницей остаться можно вообще никуда от дома не уезжая.

В Валахию разве что податься, где пребывают в истинной вере, а оттуда к султану турецкому, что обещает покровительство православию и не зорит святые обители в отвоёванной им земле греческой. А что, разве турок хуже татарских ханов, под коими столько лет пребывали? Авось уд резать не потребует, но за верную службу землицей пожалует. Тамошняя земля куда как жирнее рязанской будет.

Окончательное решение Ефим Фёдорович пока не принял и проводил время в раздумьях, совмещая их с добычей серебра и злата на дорогостоящий переезд. То есть, грабил на большой дороге. Но грабил осторожно, не оставляя живых, дабы вовсе не осталось жалобщиков и свидетелей. Там купчишку в лесу прикопает, там кесаревых мытарей в речке притопит, здесь лодью с товаром на беспечном ночном роздыхе прихватит, вот и набирается полна кубышка потихонечку. Чай не голодранец какой, вышедший на татьбу ради куска хлеба от полной безнадёги.

И люди у боярина Собакина подобрались верные, надёжные, кровушкой накрепко повязанные. Многие ещё с покойным батюшкой Фёдором Симеоновичем промышлять начали, пока того под Серпуховом не подняли на копья вои литовского посланника, коих с пьяных глаз принял за купеческую охрану. Вот с тех пор Ефим Фёдорович хмельного вовсе не употребляет, памятуя об отцовской ошибке, но дело семейное не забросил. Очень уж оно выгодное, да и кровь горячит, радость душе доставляя.

А вон те купчишки, что на ночёвку встали, радости принесут немало. Прознатчики, что встретили их почти у самой Москвы, докладывают о двух малолетних жидовинских торговцах, охраняемых такими же безусыми сопляками. И возок, говорят, идёт у них легко, хотя и гружён какими-то мешками. Дело известное — расторговались на Москве, а там мягкой рухляди прикупили, что ценой дорога да весом невелика. Жидовины, они народец ушлый и богатый, и выгоду завсегда чуют. Вот как Христа продали, так с тех пор деньги у них и водятся.

А что одеты в рваньё, так то от хитрости великой, которая давно уже никого не может обмануть. Возьми такого да потряси хорошенько, так из рванины даже не чешуйки серебряные, полновесные золотые дукаты посыпятся.

Охрана же плёвая, оружия толкового не видать, разве что тонкие прямые мечи на поясах, да на ремне за спиной палицы диковинного вида с железными рукоятями. Только испортили дурни хорошее железо на пустое баловство.[2]

И броньки скверные, разве что от случайного сабельного пореза защищающие. На головах смешные круглые шапки из зелёного сукна, на выдолбленную изнутри половинку репы похожие. Нет, ну правильно, нынче дороги спокойные, вот и нанимают жидовины кого подешевле, облегчая работу ему, боярину Ефиму Фёдоровичу Собакину. Один копейный удар… да что сделают восьмеро молокососов с без малого тремя десятками?

— Вперёд! — Собакин опустил личину шелома и пришпорил коня. — Повеселимся!

* * *

То, что за ними наблюдают с нездоровым интересом, первым заметил Митька Одоевский:

— И знаешь, Маментий, вот прямо нутром чую, что это не наши. Не Мудищевские, стало быть.

Каверзы от старшего десятника Лукьяна Петрищева, известного среди новиков учебной полусотни как Лука Мудищев, ждали все. Только вот они как-то не происходили, что очень настораживало. Видимо, старший десятник готовит что-то поистине коварное, и сейчас ждёт, чтобы десяток Маментия Бартоша расслабился от мнимой безопасности. И вот вдруг эти…

— А я говорил, что нужно было брать лодку да по воде идти, — буркнул всегда молчаливый Пётр Верейский, за два прошедших дня не произнёсший ни единого слова.

— Ты говорил? — удивился Ванька Аксаков. — Петруша, ты только подумал, но по своему обыкновению позабыл сказать вслух.

Верейский пожал плечами и опять замолчал. Он вообще отличался немногословием, неторопливостью, и способностью часами неподвижно лежать в засаде в ожидании возможности сделать единственный верный выстрел. А промахов он вообще не знал, прослыв лучшим стрелком во всей учебной дружине, а не только в их полусотне.