Отрубить голову дракону

Юля обернулась. Том стоял в дверях с небольшой елью, затянутой в сетку. В комнату заструился свежий, живительный запах хвои.

— Игрушки надо будет купить, елочные. Новый год ведь скоро, — добавил он. — Свет зажечь?

В комнате клубились сумерки, неслышно вползающие в окна, и в их синевато-фиолетовом свете силуэт девушки, казалось, тревожно мерцал.

— А новости привез? — напряженно спросила Юля.

Том, не сняв куртку, прошел в комнату, сел на стул, елку положил у ног. Снял очки, протер, снова надел. Юля тоже села, напротив. Сложила руки на столе.

Свет Том так и не включил и теперь с напряжением всматривался в лицо девушки.

— Я попытался поднять тебе настроение… Не вышло, да?

— Том, не тяни, говори! Все плохо?

Молодой человек с сожалением кивнул.

— Они сменили не только провайдера, но компы. Мой хакер это подтвердил.

Юля не ответила, отвернулась. Том — на самом деле Никита Томашевский, от фамилии и прозвище — некоторое время созерцал ее профиль, обращенный к темному окну. Профиль нежный, волнующий, с летящим и чувственным росчерком линии губ.

— Так нельзя, Юль.

— Я тебе шах поставила.

Том мельком глянул на шахматную доску с фигурами, раскрытую на столе. Она никогда не убиралась, уже на протяжении нескольких лет, только изредка Том смахивал с нее пыль. Эта доска была него с детства, именно на ней маленький Никита начал учиться играть в шахматы с отцом. Он возил ее с собой повсюду, даже на отдых с родителями, где на пляжах всевозможных курортов обыгрывал дядек, пожелавших сразиться с пацаном. И хотя него было несколько наборов шахмат — и электронных, и из дорогих материалов: черные — эбеновое дерево, белые — слоновая кость, — именно эту первую, старенькую и облезлую доску он считал своим талисманом.

Несмотря на подступающую темноту, Никита разглядел диспозицию оставшихся на доске фигур.

— Молодец, — одобрил он. — У тебя есть шанс поставить мне и мат, — засмеялся он.

Но Юля не ответила, не улыбнулась, не подхватила его шутливый тон.

Никита потянулся через стол, взял ее ладони в свои, сжал.

— Юлька, не кисни, мы что-нибудь придумаем! Она медленно высвободила свои ладони, поднялась, пересела на диван, покрытый пестрым рядном. Ее силуэт полностью утонул в темноте.

Том тоже поднялся, подошел к двери и щелкнул выключателем. Комнату залил желтоватый свет от старой трехрожковой люстры.

Когда-то, еще в начале девяностых, его родители купили этот дом в деревне за бесценок у одной старушки и ездили туда отдыхать каждое лето, тем более что несколько их друзей обзавелись домами по соседству. Веселое было время — время их молодости, беспечной и еще бездетной…

Но чем лучше шли у них дела, тем реже они приезжали в деревню, а к моменту рождения сына дом был заброшен окончательно. Из рядовых советских инженеров с крошечной зарплатой («зряплатой», как тогда острили) родители Никиты превратились в преуспевающих предпринимателей, построили дорогостоящий терем в ближнем Подмосковье, куда и привезли новорожденного сына из роддома.

Однако Никита, пока рос, не раз слышал о деревенском доме в родительских воспоминаниях, веселых молодых временах и однажды запросился навестить его. Он ему рисовался почти живым, теплым, деревянным, сказочным: такой Дедушка Дом.

Родители уступили напору мальчика и повезли его в деревню. Опасались, что избушка давно прохудилась, а то и вовсе развалилась, — или что прибрали ее, бесхозную, к рукам резвые соседи. Ан нет, напрасны оказались опасения: стоял Дедушка Дом, стоял! Постарел, поседел, малость скрючился, но держался. И никто его не тронул, не разобрал на бревна — потому что никому теперь деревенские дома не нужны даже на дрова.

Никита сразу влюбился в Дом, и он ответил ему взаимностью, согрев теплом своих шершавых бревенчатых стен. К тому времени в деревне почти никого не осталось — молодые покинули ее в поисках лучшей жизни, старики потихоньку покидали, отправляясь в «лучший мир», — а несколько москвичей, купивших, как и родители Никиты, тут дома, наезжали лишь летом, и то не каждый год — зачем ехать в захолустье, когда стало по карману полететь в Венецию или на Канары.