Отрок. Внук сотника

«Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь не причем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся!»

– Ну, и что надумал?

– И правда: дурак я.

– Значит, поумнел.

– Баба Нинея, а ты и вправду бабу Ягу знала?

– А ты откуда про нее знаешь?

– Да слышал, как ты Юльке рассказывала…

– Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.

– Да я правда слышал, как ты…

– Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?

– Так…

– Откуда?

– Слышал где-то… или читал, не помню.

«Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?»

– Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано? «Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила».

– Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один – в мир живых, другой – в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых, и к миру мертвых. И сама баба Яга – наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну, вроде бы как ты – свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.

– Вон ты о чем! – Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. – Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь-живешь, и – на тебе.

– О чем ты, баба Нинея?

– Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.

– А как?

– А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может, оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?

– Потому, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»?

– Верно! Сам придумал?

– Это в тех «дурацких» книгах написано.

– Да? А еще, что там написано?

– Ну-у… Вот еще: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Ты ведь об этом только что говорила?

– Говорила… А еще помнишь что-нибудь?

– Помню: «Все вещи – в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».

– А еще?

– Еще? «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

– А еще?

«Понравилось? Ну, я тебе сейчас расскажу!»

– Хочешь еще? «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

– Хорошо тебя поп учит, и ты – молодец. Хорошо учишься.

– Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.

– А что, Экклезиаст разве христианином был?

«Ой! Мамочки! Она Экклезиаста знает! Или у меня опять бред?»

– Ну так как? Был Экклезиаст христианином?

– Н-нет, тогда еще христианства не было.

– Тогда почему книги – христианские? Все – вранье, все – краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы – они и есть рабы. А мы – внуки божьи! Забыл или вовсе не знал? Учат вас… Рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!

– Баба Нинея…

– Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: «И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Упражнялись! Понял? За сколько веков еще Экклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…

– Баба Нинея, а у нас свои книги есть?

– Книги? Может, и остались где-то. Были, немного, но были.

– Велесова книга?

– Не слыхала, может, и была…

– А если написать? Ну, вот ты наговоришь, а я запишу.

– А попы сожгут.

– Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.

– Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.