Отрок. Часть 7.

— Я тебя отпущу! Я тебя так отпущу — неделю в нужнике ночевать будешь! — Лекарка выпустив бороду деда, повернулась к Осьме. — А ты, торгаш…

Осьма не стал дожидаться продолжения и подхватив лавку, многозначительно подкинул ее в руках, перехватывая для удара. Мишка заскреб пальцами по стене пытаясь дотянуться до висящего над постелью пояса с оружием.

— Все!!! Хватит!!! — Заголосил с пола дед. — Остановитесь все!!! Михайла, лежать! Осьмуха, оставь лавку, не тронет тебя никто! Настька! Ядрена Матрена, Настька, встать помоги. Размахалась, понимаешь, меня лошадь так не лягала.

— Что случилось? — Донесся голос матери. — Корней Агеич, что с тобой? — Вторил ей голос Листвяны.

— О, Господи! — Взвыл дед. — Вас только тут не хватало! Настена, Христа ради, уведи их! Все уже, никто никого не тронет. Лекарка подозрительно оглядела присутствующих и неожиданно подчинилась деду.

— Анюта, Листя, пошли отсюда.

— Да что у вас тут…

— Пойдем, пойдем. — Прервала мать Настена. — Мужики дурью маются. Пойдем, там поговорим. — Лекарка подхватила мать и Листвяну под руки и повлекла в сторону сеней. — Пошли, бабоньки, парнишек успокоить надо, а то они за самострелы похватались, долго ли до беды…

Осьма проводил женщин взглядом, шумно выдохнул, поставил лавку на пол и протянул руку деду.

— Вставай, что ли, Корней Агеич.

— Да пошел ты, Осьмуха… Ох, Ядрена Матрена. Лекарка, а дерется, как Бурей.

Знает, ведь, в какое место двинуть, жаба.

— Д-а-а, грозна бабища. — Согласился Осьма. — Я думал, грознее вашей Алены никого и нет. А эта… ну, надо же…

— Кхе! Ты еще не видал, как она, на пару с Лаврухой зубы больные рвет! Вот, где ужас-то! Лавруха клещами зуб ухватит, а она ка-ак даст в лоб! Только искры из глаз. А Лавруха хрясь зуб изо рта… — Деда аж передернуло от жутких воспоминаний.

Мишка, после второго за день эмоционального срыва, лежал в совершенной прострации. Дед с Осьмой еще о чем-то говорили, даже, кажется, немного посмеялись, ему было все равно, он закрыл глаз и погрузился в тупое бездумье. Осьма что-то рассказывал про лекаря-пьяницу, который лечил его в Юрьеве после ранения, полученного в схватке с чудью. Кажется, юмор ситуации заключался в том, что лекарь, с пьяных глаз, принял Осьму за роженицу и обозлившийся приказчик Осьмы поволок его протрезвляться в проруби, чуть при этом не утопив. Протрезвев лекарь очень ловко зашил широкую рану от лезвия рогатины, но на следующий день ничего не помнил и последними словами ругал неумеху, зашившего плечо вкривь и вкось, авторитетно заявляя, что таким лекарям надо руки обламывать, а еще лучше душить их в колыбели, чтобы потом не возиться. Дед в ответ поведал душераздирающую историю о том, как Бурей доставая рыбью кость, застрявшую в горле у одного из обозников, ненароком сломал локтем нос не вовремя подсунувшемуся другому обознику.

Похоже, оба собеседника чего-то ждали, развлекая друг друга медицинскими анекдотами. Голоса скользили по краю мишкиного сознания, не вызывая никакой реакции и превращаясь постепенно в «белый шум». Ни малейшего желания выбраться из этого «сна наяву» у Мишки не возникало. Наоборот, он ощущал удовлетворение оттого, что не надо ни о чем думать, ни о чем беспокоиться, ни на что реагировать. Нет, ничего вокруг нет: ни гнусного циника Осьмы, ни посланных на смерть или рабство женщин и детей, ни деда с его непомерными требованиями, ни Листвяны с ее интригами, ни предшественника с матерным посланием, ни Первака, ни иеромонаха Иллариона, ни людей в маскхалатах, ни… Пошли они все в самые разнообразные места.

Потом в монотонный шум вплелся голос Настены:

— Ты что обещал, старый?

— А что такое? Все хорошо, вон он — спит.

— Это, по-твоему, спит? Подойди-ка!

— Михайла, эй, Михайла. — Кто-то потряс Мишку за плечо. — Михайла, проснись. «Нет, не хочу. Ни видеть, ни слышать, ни просыпаться, ничего вообще не хочу.

Достало меня все, и вы все достали, Господи, сдохнуть бы, чтобы все это закончилось. Сдохну, вернусь в Питер и… и там тоже сдохну, и, наконец-то, все это закончится, не могу больше».

— Как тряпочный… Настена, чего это с ним?

— Не с ним, а с вами, дурнями! Заездили парня. Осьма, чего ты ему наговорил?

— Да ничего такого особенного…

— Ничего особенного? А с чего он ребят своих высвистал? Ты хоть представляешь, что бы они с тобой сделали, если бы мы их не остановили?

— Осьмуха… Кхе, ты что, от себя чего-то придумал?

— Что ты, Корней Агеич? Как договаривались: сначала про изгоев поговорили, он не придумал ничего. Ты-то говорил: выдумает, выдумает, такое, что нам и в голову не придет. Не выдумал он ничего.

— Кхе… А потом? Он же не из-за этого своих убивцев звать стал?

— Не из-за этого. Я ему предложил мне усадьбу Устина продать. Сказал, что раз он на щит ее взял, значит, она ему и принадлежит. Со всем хозяйством: с холопами, пахотными землями, угодьями. Тут, правда, непонятно, как-то вышло. Любой пацан на его месте обрадовался бы, а он… Знаешь, Корней Агеич, ему, вроде бы, даже неинтересно было.

— Неинтересно? Кхе! Как это неинтересно?