Отражение во мгле

Однако слова Василия едва ли его утешили.

— Жук, а какого рожна ты на тот берег смотришь? С хрена ему туда бежать? — Волков толкнул Жуковского. — Это же табу. Территория тварей.

— Во-первых, иди к черту и не толкайся. Во-вторых, я не только на тот берег смотрю. Я всюду смотрю. Но свидетель, мать его, Армагеддона на то и фанатик безбашенный, чтобы поступать так, как нормальные люди не поступают. Он ведь знает, что там его никто искать не будет. — Сколько ему открытого пространства преодолеть надо? — возразил Селиверстов. — Глупо это.

— Почему открытого? — Андрей взглянул на искателя. — Ты глянь, сколько барж торчит изо льда. Может, он в одну залез, да и дрищет сейчас там.

— А что будет, если человек перейдет на ту сторону? — проворчал Ломака, задумчиво глядя на противоположный берег.

— Ну, если это не охотники, пришедшие к алтарю с жертвой, — заговорил Жуковский, внимательно следя за реакцией Константина, — а любой другой человек с совершенно другой, и не важно какой, причиной, то он потревожит гнездо. Причем к гнезду приближаться необязательно. Воины очень хорошо чувствуют человеческое присутствие на своей территории.

— И что будет?

— А то, что хрупкий экологический баланс полетит ко всем чертям и твари ломанутся на наш берег. Начнут охоту на всех подряд. Хреново тогда будет.

— И много их? — спросил нахмурившийся Степан.

— Да черт его знает. Полсотни. Может, сотня. А может, и того больше. Я не знаю, как у них сейчас… — Жуковский вдруг замолчал и опять стал разглядывать окрестности через оптику.

— Что там? — снова задал вопрос Волков.

— Да ничего, — буркнул Андрей. — Вася, ты давай. Потряси Паздеева, пока он дуба не дал. Ты же хотел перетрещать с ним, верно?

— Ну да, — кивнул искатель и направился к лежащему на снегу раненому соплеменнику.

— Что, ушел педрило? — прокряхтел Семен, удерживая ком снега у разбитого носа.

— А тебя это сейчас должно беспокоить? — усмехнулся Селиверстов, присев рядом на корточки.

— Отчего же… Ох, блин, болит зараза… Отчего же не должно это беспокоить, Вася, а? Мужики, сам Бог мне вас послал. Иначе принял бы тут постыдную смерть от рук ублюдков этих. А Бочкова-то они как… Суки… Прямо по горлу… Скоты, мать их… Салабонов тоже жалко. Несмышленыши, блин.

— По ходу, таксисты на земле кончились, — усмехнулся в стороне Жуковский, имея в виду смерть Бочкова.

Он в той еще жизни был таксистом. И видимо, протянул дольше всех своих коллег.

Волков задумчиво посмотрел на труп Николы. Вспомнил, какой резне подверглись в первые дни после ядерного погрома эти самые таксисты. Нет, конечно, резали все и всех подряд. Инородцев, ментов, или как их там, полицаев по-новорежимному. Всех. Ну и таксистов, конечно.

И Степан вспомнил столицу, родную Москву. Вспомнил, как его жена оказалась в метро, когда на двух станциях произошли теракты. В метро паника, наверху суматоха. Сотовая связь исчезла. Люди ищут своих родных, мечутся. И таксисты… У взорванных станций их скопилось неимоверное число. И если кто-то хотел куда-то поехать, то быстрее и вернее на такси. И водители называли цену. Новую, в пять или десять раз большую, чем час назад.

Потом зимой были проблемы в московских аэропортах. Люди отменяли поездки, хотели назад в город. Транспорт опять в коллапсе. И снова теракт. В аэропорту. И таксисты тут как тут. Десятикратная такса. Праздник… Они наживались на двух крайностях человеческого бытия, на радости и горе. Без всякого зазрения совести. Глядя даже не на клиента, а сквозь него. Слушая свой шансон из магнитолы, постукивая массивными печатками по рулю. Хотя, быть может, в мире, где главный фетиш, он же тотем, икона и религия — деньги, по-другому быть и не могло? Нужда заставит? Но нужда заставляла делать и не такое. И когда случилась ядерная война, то в тех районах, которые еще не подверглись ударам, многие таксисты решили, по обыкновению, что настал их звездный час. Но сорвавшийся с цепи народ стал их просто убивать, отбирая машины…

Вот и Бочков. Правда, по другой причине… Таксисты кончились.

— Андрей, зачем ты так. Нормальный ведь мужик был… — продолжал Паздеев. — Но за то, что хоть меня спасли, спасибо, братцы…

— Да ты не кривляйся, Семен, — покачал головой Василий. — Ты какого хера стрелял в меня, потрох сучий?

— Что? Вась, да не стрелял я! Это они! Они суки, фанатики! Они стреляли! — заголосил Паздеев.

— Сема, скажи, ты у меня копыта, хвост и длинные уши видишь?

— Чего?..

— Я тебя спрашиваю, удот, видишь ли ты у меня ослиные уши, хвост и копыта?

— Н…нет… я не понял…

— Так какого, сука, хрена ты думаешь, что я ишак, а, мать твою?! — рявкнул Селиверстов и резко толкнул руку Паздеева, которая удерживала снег у носа.

Вышло так, что Паздеев ударил себя сам.

— А-аййй… Падла, что ж ты делаешь! Больно!

— А мне не больно было, гниль ты подноготная?! Пулю выковыривать пришлось! Это, думаешь, не больно, ушлепок?!

Семен молчал, прикрыв лицо руками. Очевидно, он думал о той ситуации, в которую попал, и о том, как теперь себя вести.

— Давай я ему ухо для начала отрежу? — предложил вдруг Жуковский, склонившись над Паздеевым с ножом в руках.