Отражение Улле

— Ты и тогда был уверен.

— Но ты знаешь не хуже нас, — сказал Энки, — что человек не может мгновенно перенестись из одного места в другое. Тем более на такое большое расстояние.

— Наверное, тебя усыпили, — сказал Бату. — Это самое простое объяснение.

— Скажи, Аги, — заговорил снова Орми, вдруг оживившись. — Какая погода была в тот день, когда ты попал в лес и когда тебя привели в умиральню?

— Было тепло, — ответил Аги. — Первый теплый день был тот, когда случился пожар. На другой день я оказался в Хазе, потом в лесу, и там тоже было тепло.

— И ты догнал нас в тот же день? — спросил Орми с затаенной надеждой. Если бы Аги ответил «да»…

— Нет. Я догнал вас только назавтра.

Орми и Энки хором вздохнули, в то время как Бату и Эйле никак не могли взять в толк, к чему эти подсчеты и разговоры о погоде.

— Все сходится, — сказал Орми. — Ничего не поделаешь. Ты действительно перенесся из Хаза в лес мгновенно. Ни одного лишнего дня, самое большее несколько часов. А сколько ехать на лошади?

— Дней тридцать, а то и сорок, — уныло пробормотал Аги. — Но оттепель на севере, в Хазе, могла начаться раньше, чем здесь.

— Не могла. Тепло идет с юга и с востока. Уж лучше предположить, что тебя усыпили в прошлую весеннюю оттепель и ты проспал целый год. Или два.

Разговор оборвался. Вскоре они продолжили путь. Кругом по-прежнему царила непроглядная тьма. Казалось, подземелью не будет конца. Никто уже не знал, в какую сторону они идут, и не считал поворотов. Все смертельно устали. Наконец Эйле остановилась и сказала:

— Вот мы и пришли, — и опустилась на колени.

Стало совсем тихо.

— Здесь никого нет, кроме нас, — сказал Орми. — Я бы услышал даже спящего мышонка.

— Он здесь. Я его вижу и прикасаюсь к нему. Проснись, господин. Мы пришли на твой зов, дети Имира со всех концов земли. Проснись и будь с нами.

В тот же миг стало светло. Орми и его спутники увидели необъятных размеров зал, ослепительно сверкающие стены, колонны и каменные своды, уходящие в светлую высь. Перед ними на полу сидел, скрестив ноги, юноша с бледным как снег лицом и длинными вьющимися волосами. От него исходили свет и сила. На нем было странное одеяние из огромных буро-желтых листьев неизвестного дерева.

— Ты кто? — ошарашенно пробормотал Орми. — И где Старик?

Юноша взглянул на Эйле, и она сказала:

— Это он и есть!

— Старик? Да он не старше меня!

— Его тело не стареет, а живет он давно, так давно, что и не скажешь.

— Сколько же тебе лет? — спросил Бату.

Юноша улыбнулся:

— Я живу здесь со времени прихода Врага. Но для меня это больший срок, чем для вас. Выродки переглянулись.

— Со времени прихода Улле? Сколько же это лет? — задумчиво произнес Орми — Триста? Четыреста?

Юноша еще больше побледнел, хоть это и казалось невозможным, и сжал руками виски.

— Числа! Имя Врага! Прошу тебя, Орми, не говори таких слов при мне. Помни: слова всемогущи!

Орми растерялся. Он ничего не понимал и не знал, как себя вести. После напряженной паузы Энки сказал:

— Значит, тебе известны наши имена? Ну да, ты же видишь мысли. А как твое имя?

— У нас никогда не было имен. Нам они были не нужны, и мы не говорили так много слов, как вы. Можете называть меня Элгар, Светлый.

— Вы обходились без слов? Но как? Разве это возможно? — спросил Бату.

— Это было возможно раньше, до прихода Врага. — В голосе Элгара звучала грусть. — Души всех людей были едины, и мысли и знания у нас были общими. Мы не представляли, как можно жить оторванным от остальных, замкнутым в своей черепной коробке. Мы не знали, что такое ложь. Не ведали ни страха, ни одиночества. И почти не замечали разницы между «я» и «не я». Боюсь, вам не понять, как прекрасно чувствовать свою слитность со временем, с человечеством, с Имиром, со всей вселенной.

— Выходит, вы не были… этими, как их… — начал Орми. — Бату, подскажи гуганское слово.

— Личностями, — сказал Бату.

— Да. И не могли поступать как хочется, а всегда служили некоему целому. Что же в этом хорошего?

— Я говорил, что вы не поймете. Да и как вам понять! А все потому, что зло, пришедшее в мир, оторвало людей друг от друга. Теперь каждый мыслит и чувствует сам по себе. Но разве это мысли? Разве это чувства? Да вы уже и не люди, так, прах, в который рассыпалось человечество. Вы придумали множество новых слов, пытаясь как-то восполнить утрату, и даже не догадываетесь, какая это жалкая замена. Неужели вы сами не чувствуете, как груба и беспомощна ваша речь по сравнению с истиной, с миром, который вы пытаетесь объяснить, превратив все в слова. Все — ложь! Речь не только несовершенна, но и насквозь лжива, ведь это порождение врага. Нет фразы, в которой не было бы лжи. Слова сводят почти в ничто любую истину. Остаются лишь жалкие крохи. А сказать «это гора» и «это река» — по-моему, ничуть не лучше, чем сказать «это пустой звук». Вот и сейчас я только напрасно трачу время. Все равно вы ничего не поняли и не поймете.

— Немудрено, — сказал Энки. — Ведь только что ты говорил совсем другое. Ты говорил, что слова всемогущи. И мне это, признаться, было больше по душе.

Элгар беспомощно улыбнулся.