Отражение удара

Это была совершенная, отточенная, как скальпель хирурга, по-восточному, даже не по-человечески утонченная месть. За что? Насколько понял из дневника Илларион, за все подряд: за нищету, за одиночество, за бездетность... Бедняжке Жанне Токаревой просто не повезло: пьяный Шинкарев распустил руки, схлопотал по морде и был замечен женой за этим интересным занятием. Убить Шинкарева было нельзя, он еще мог пригодиться, и потому умерла скрипачка.

Механизм "раздвоения личности" был прост, как все гениальное. Каждый вечер бедняга Шинкарев выпивал вместе со своим холодным чаем дозу сильнодействующего снотворного, а по утрам находил "улики" - иногда фальшивые, подброшенные просто для того, чтобы варево не остывало в горшке, а иногда самые настоящие. Дневник был написан так, что ничего не нужно было додумывать: аккуратные, выведенные твердым, полумужским почерком строчки криком кричали о том, какое наслаждение испытывала писавшая их женщина, трудясь над бесчувственным телом своего благоверного, пачкая его краской и грязью, нанося ссадины на костяшки пальцев, осторожно полосуя их бритвенным лезвием, наставляя синяки и шишки, уличавшие его в ночных похождениях.

Разрешилась, наконец, и не дававшая покоя Иллариону тайна бесславной гибели Репы. Гражданин Репнин жил дураком и умер, как дурак: просаживая ворованные деньги в "Старом, Колесе", он подсел к бару и там, сидя на высоком табурете в полуметре от барменши, стал громогласно рассказывать Дремучему, что намерен навестить Забродова, поучить его уму-разуму и выпить с ним коньячку. На секунду прервав свою речь, он заказал сто граммов, которые и были поднесены с маленькой, оставшейся незамеченной задержкой, которая стоила ему жизни.

Фармацевта Ольгу Синицыну арестовали и, кажется, даже впаяли срок, на что Забродов, поморщившись, сказал: "На безрыбье и рак - рыба".

Бабу Марфу арестовывать не стали, тем более, что ее имя значилось в списке "кандидатов в небожители", который помещался на последней странице дневника.

Было там и имя Забродова, чему Илларион, несмотря на имевшие место в конце октября события, искренне удивился. "Ну, что я ей сделал?" - спросил он у Сорокина, на что немногословный полковник коротко и ясно ответил: "Пренебрег". Илларион в ответ покрыл его матом, что случалось с ним довольно редко, и ушел, хлопнув дверью. На это тоже были свои причины: в последнее время он часто видел во сне красивые сильные руки Аллы Петровны, волосы, твердо очерченный рот и карие глаза, похожие на августовские звезды.

Шинкарева выпустили из клиники где-то в середине декабря. Илларион видел его. Сергей Дмитриевич похудел, осунулся, стал бледен и еще более тих, чем раньше.

Вернувшись домой, он заперся на двое суток, а потом привез откуда-то стекло и собственноручно застеклил выбитое окно. Восемнадцатого декабря он вышел на работу, и Илларион снова начал встречаться с ним по утрам на лестнице. После третьей встречи он начал подумывать о том, чтобы изменить режим, но не стал этого делать:

Шинкарев сразу догадался бы, в чем дело, а ранить его и без того израненную душу Илларион не хотел.

На четвертый день Шинкарев заговорил с ним.

- Простите, - сказал он. - Я хочу вас спросить.

Это вы.., ее...

Илларион посмотрел ему в глаза.

- Да, - сказал он. - Я убил ее. Поверьте мне, это вышло случайно.

- Какая разница? - сказал Шинкарев. - Пожалуй, так даже лучше. Она ведь не мучилась?

- Ни секунды, - твердо ответил Илларион.

- - Ну вот. А там она мучилась бы всю жизнь. И я мучился, зная, что она мучается. Впрочем, речь не обо мне.

Он явно хотел сказать что-то еще, но передумал и, опустив плечи, двинулся вниз по лестнице. Иллариону почудилось, что плечи у него подозрительно вздрагивают.

- Будь оно все проклято, - тихо пробормотал Забродов.

Книги, стоявшие на подожженном Аллой Петровной стеллаже, почти не пострадали. Безвозвратно погибла только одна, и Илларион почти не удивился, выяснив, что это была "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда". Через неделю после пожара он приобрел другой экземпляр - правда, не такой старый и переведенный на русский язык. Это не очень огорчало: он сомневался, что когда-нибудь захочет перечитать эту книгу.

***

В одиннадцать часов вечера тридцать первого декабря Илларион Забродов торопливо миновал темную арку, которая вела во двор. Пробегая мимо своего заснеженного "лендровера", он весело пнул его по заднему скату.

- С наступающим, старичок, - сказал он.

С кодовым замком пришлось повозиться: мешал объемистый, расползающийся пакет, который Илларион прижимал к груди обеими руками. Наконец замок уступил, дверь распахнулась с характерным щелчком, и Забродов поспешно вошел в подъезд.

Его торопливость объяснялась не только тем, что до наступления Нового года оставалось меньше часа, но и тем, что за ним могла быть погоня: в компании, из которой он улизнул, прихватив со стола кое-какие продукты, люди были в большинстве своем веселые и решительные и могли вернуть его за стол даже и в связанном виде.