Отражение отражения (СИ)

   Следующее утро встретило меня радостными пыльными лучами, прорывающимися через драные шторы и нестерпимой жаждой, которую я не смог утолить, потому что всё еще находился в ЭТОЙ позе. День пронесся на удивление очень быстро и к вечеру я научился впитывать влагу кожей. Это было похоже на какую-то детскую игру. Сначала я закрывал глаза и представлял себя пустой кружкой, а потом делал ТУУУК и наполнял себя водой. Благо, что дни стояли дождливые, и в комнате всегда было влажно. Но что происходило, когда я делал, ТУУУК я не знал.

   Так прошло наверно около месяца, я находился в положении, которое назвал Застава и развлекал себя тем, что визуализировал различные аспекты листка карагача, почки которого частенько ел в детстве. Понемногу боль ушла совсем, я больше не чувствовал её ни в спине, ни в голове, ни в руках. Но проходили недели, а я все также не мог себя расцепить. Тело как гарпун зашло в Заставу и застряло в ней всеми своими конечностями, на неопределенный срок, превратив меня в памятник самому себе.

   Наступила зима, в открытые форточки окон теперь вместо капель дождя валил белый снег. Меня все забыли. И подумав так, я рассыпался, ноги и руки расцепились, и я повалился на пол бесформенным мешком с костями. Не знаю, сколько так пролежал, но это было прекрасным состоянием абсолютного безделья, даже мысли, обычно обступающие меня, откатились куда-то далеко и не докучали своими изменчивыми танцами. Да, с того времени я рассматриваю их исключительно как отдельных живых существ.

   Глава Љ 2

   Прошло дня два, и я смог встать. Медленно передвигаясь по своим скромным владениям, я очутился перед зеркалом, на меня глядел незнакомый во всех отношениях человек, это был не я, совершенно не я. Глубоко посаженные глаза, отрешенно смотрели и казались глазами другого человека, крылья носа совсем прижались, сомкнув полностью отверстия, а кожа стала медно-красной и, по-моему, немного светилась. И еще одно обстоятельство меня поразило тогда. Он, отражение, то есть я - не дышал. Я отошел от зеркала и стал наблюдать за собой. Дыхания не было, борода, скомкивавшаяся в неправильный клубок, была неподвижна, и впалая грудная клетка оставалась в покое.

   Весь оставшийся день я посвятил уборке. Самозабвенно отмывая пол, стены и окна, я отмывал и себя. Шаг за шагом, продвигаясь по комнатам, собирая влажной тряпкой пыль и попутно засовывая в мешок ненужные вещи, все потихоньку преображалось. Спустя несколько часов квартира была убрана и содержала в себе только кровать, вернее только её основание без ножек, укрытое мешкообразным одеялом, стол со стулом около окна и старенькие клавиши, аккуратно укрытые полиэтиленовой пленкой. Вторая комната после отъезда жены и девочек, была запечатана, и я никогда туда не заходил.

   Еще через неделю, я почти полностью восстановился и смог выходить из дома. А еще через месяц, достав из шкафа на кухне свой саквояж с инструментом, я стал вновь принимать заказы по настройке фортепиано и через несколько недель рассчитался с долгами и приобрел себе новую одежду и обувь. Все как-то наладилось, сон нормализовался, есть все также не хотелось и за весь день я выпивал только четыре стакана воды, чего было достаточно для жизни и общения.

   Глава Љ 3

   Тот день я запомнил очень хорошо, я все свои дни после пробуждения помню отчетливо, но тогда, когда ко мне внезапно пришло озарение, я задокументировал в памяти все как некий лабиринт событий. Предметы были настолько выпуклыми и явными, что казались частью моего тела, касаясь их, я продолжался и продолжался, если так можно выразиться. Свет в комнатах, наполненный пылинками был жидким на ощупь и, усевшись на пол, я пил его пока не насытился. И вот, когда глаза устали от увиденного, я понял, что должен написать музыкальную пьесу, и проигрывать её каждое утро, чтобы предотвратить все войны и глобальное насилие в Мире. При этом во мне не было никакого тщеславия или ощущения избранности, воспринималось все как необходимость, как что-то, что должно случиться обязательно и неизбежно.

   Раньше, до пробуждения я занимался скромным сочинительством, и даже несколько раз выступал со своими опусами, которые имели некоторый успех, в определенных кругах. Теперь, когда со мной столько всего произошло, музыку я воспринимал, как еще одну возможность параллельного существования, не зависимо от того сочинял ли я, слушал или воспроизводил. Было безразлично, какая это музыка, на чем, кем и, как сыграна, был важен только факт вибраций и только.