Отражение нимфы

Ева отложила тетрадь и посмотрела на часы. Два часа ночи… Она зачиталась и забыла о времени. Из спальни раздавался тихий храп Славки, который видел уже десятый сон.

* * *

Семен Ляпин, охранник «Галереи», терпеть не мог оставаться на ночь в выставочных залах. К счастью, делать это ему приходилось крайне редко. А то бы он давно уволился. Товарищ, который работал в охране казино, звал его к себе – там платили больше, но и работа была опасная: случались разборки между «крутыми», стрельба, облавы. Так что Сема предпочитал тихую «Галерею».

Чернов и Шумский трудиться до седьмого пота его не заставляли. Водить машину Ляпин любил, переносить тяжести тоже – мышцы качаются и думать не надо. Единственное, что ему не нравилось, – проводить ночи в гулких, огромных залах, полных странных шорохов и подозрительных скрипов. Сема даже не знал, отчего ему становилось не по себе. Сон не шел, к горлу подступал удушливый комок, а все его большое грузное тело покрывалось испариной. Но признаваться в своей слабости не хотелось.

Хорошо, что современная живопись не представляла для грабителей такого интереса, как антикварные коллекции и полотна старых мастеров. Если ее и надо было охранять, то исключительно от хулиганов. А для этого достаточно сигнализации. Поэтому Ляпин очень удивился, когда Анисим Витальевич велел ему в ночь перед открытием выставки Рогожина остаться в зале. Кому нужны гипсовые статуи, бутафорские горшки и вся эта непонятная мазня то ли из древнегреческой, то ли из древнеримской жизни? «Этрусские тайны»! Столь претенциозное название смешило Ляпина, как, собственно, смешил его и «великий художник» Савва, который упился до такой степени, что загулял и забыл о своей собственной авторской выставке. Вообще люди искусства казались Семе блаженными, не от мира сего. Он их побаивался и тайно презирал. Побаивался, потому что они могли выкинуть любой фокус, а презирал – за распущенность, расхлябанность и бестолковый образ жизни. Взять хоть Рогожина – напяливает на себя старомодные крестьянские рубахи и штаны, стрижется, как бурсак, щетину отращивает и вообще… намалевал всякой всячины, а Сема теперь вынужден стеречь эту дребедень. Как будто она кому-то может понадобиться!

Вне себя от возмущения, Семен Ляпин приступил к ночному дежурству.

Последние приготовления перед завтрашним открытием стихли около восьми часов вечера, две уборщицы навели блеск, попрощались, и к девяти часам Сема остался в помещении один.

В фойе выставочного зала стояло множество кожаных диванов и кресел, так что если захочется спать – никаких проблем: ложись и спи. У стены один на другом громоздились ящики с выпивкой для фуршета. Завтра утром привезут продукты, живые цветы, и к десяти массивные двери с тяжелыми витыми ручками торжественно распахнутся для первых посетителей. К тому времени Ляпина здесь уже не будет. В восемь часов утра он передаст полномочия самому господину Чернову и отправится домой, а следить за порядком придут несколько наемных охранников из «Центурии».

– Неужели нельзя было их и на ночь пригласить, если уж эти рогожинские шедевры представляют такую ценность? – недовольно бормотал Сема, устраивая свое большое неуклюжее тело на узком диване. – Черт бы побрал эту кожаную мебель!

Пистолет в кобуре давил, мешал удобно улечься. Ляпин, ругаясь, снял его, положил рядом. Не помогло.

Он встал и попытался придвинуть к дивану кресло – все равно было неудобно. К тому же Ляпину не нравился воздух нежилых помещений: тревожный, с неистребимой примесью пыли и каких-то химикатов. Он долго лежал, ворочался. Проклятие, так ему ни за что не уснуть! Хоть бы книжку какую-нибудь найти, почитать. Но, кроме пахнущих типографской краской ярких буклетов, стопками сложенных на столе, ничего подходящего для чтения не было.

Он, кряхтя, поднялся и подошел к окну. На улице стемнело, густой мрак поглощал слабый рассеянный свет фонаря на углу. Начал моросить дождь. Сему охватило неясное беспокойство. Чтобы прогнать его, он решил прогуляться по залу, посмотреть картины Рогожина. До сих пор, в беготне и заботах, ему было недосуг.

Выключатель громко щелкнул в настороженной тишине пространства, которое умножило звук гулким эхом. Зажглись несколько светильников из всей сложной системы подсветки, устроенной для создания особых эффектов. Ляпину было этого достаточно. Он не собирался включать всю иллюминацию.