Отравление в шутку

— Я должен задать вам несколько вопросов, судья. Вы не обязаны отвечать, если не хотите, но, ответив, очень помогли бы нам. Вы все время говорите «они», но не хотите сказать прямо. Вы подозреваете кого-то?

— Тогда, может быть, это для вас что-то означает? — Окружной детектив вынул из кармана сборник стихотворений Гейне, в котором Туиллс нацарапал непонятные слова. — Доктор Туиллс написал это перед смертью. У него была какая-то идея. Пожалуйста, взгляните на это.

Мне показалось, что судья колебался, прежде чем протянуть руку. Его глаза настороженно поблескивали на изможденном лице. Какая-то мощная сила пылала в этом слабом теле. Длинные волосы делали его похожим на библейского воина. Из-под одеяла выскользнула худая рука с расстегнутой запонкой на бело-голубом полосатом рукаве рубашки. Он взял книгу и пробежал глазами по форзацу.

Молчание воцарилось в полутемной комнате, где свет лампы под зеленым абажуром отражался в стеклянных дверцах шкафов с книгами, пузырьками и инструментами. Позади судьи стояла белая ширма. Прошлой ночью он лежал на операционном столе, а сейчас бесстрастно изучал последнюю запись человека, который спас ему жизнь…

— Мне это ни о чем не говорит, — сказал судья Куэйл.

Когда он протянул книгу Сардженту, я ощутил шок, как от удара в область сердца. Манжета и часть рукава рубашки соскользнули вниз, и я увидел, что мясистая часть предплечья судьи покрыта коричневыми точками — следами инъекций…

Глава 11 ДЕТЕКТИВ ПАДАЕТ С ЛЕСТНИЦЫ

Вскоре я расстался с ними. Наш разговор с судьей зашел в тупик. Было начало двенадцатого, и мне давным-давно следовало вернуться домой, принять ванну, побриться, переодеться, а также объяснить свое отсутствие прошлой ночью.

— Но во второй половине дня лучше возвращайтесь сюда, — сказал Рид. — Вы нам понадобитесь, потому что умеете заставить их говорить — бог знает, каким образом.

Он добавил, что дождется прибытия гроба из похоронного бюро и отправится делать вскрытие. Сарджент помалкивал. Хотя окружной детектив не выразил своего отношения к показаниям судьи, было очевидно, что он намерен продолжать расследование. По его словам, первым шагом будет собрать вместе всех Куэйлов и потребовать повтора ими показаний. Сарджент вышел проводить меня и ждал, пока я проверял, не замерз ли автомобиль.

— Может, детектив из меня неважный, — заметил он, рассеянно стуча ногой по ступенькам веранды, — но я не глупее других. Надеюсь, док не будет присутствовать при нашем разговоре, а то он вечно встревает… Мне всегда казалось, что, если подвернется по-настоящему крупное дело вроде этого, я сумею показать, на что способен!

Все та же старая надежда. Мне не нравились его выпяченный подбородок и решительный взгляд. Он стоял на нижней ступеньке веранды, глядя мне вслед через запорошенную снегом лужайку, когда я отъезжал.

Слишком многое требовалось обдумать. Например, следы уколов на предплечье судьи Куэйла. Заметил ли их Сарджент? Если да, то он воздержался от комментариев. Вроде бы нет конкретных указаний на их связь с морфием. Но тут я вспомнил необъяснимое восклицание Клариссы вчера вечером: «Ведь это не был морфий?» Вот что прежде всего пришло ей в голову, когда она услышала об отравлении судьи. Не была ли его мания преследования вызвана пристрастием к наркотику? Судья дрожал при упоминании детской страшилки — белой мраморной руки, но, когда эта рука добавила гиосцин ему в бренди и преследование приобрело осязаемую форму попытки убийства, он воспринял это почти с усмешкой.

Я все еще ломал над этим голову, возвращаясь в дом Куэйлов в половине второго. Снегопад прекратился, солнце поблескивало на снегу, покрывающем склоны гор. Поля были пустынны — шоссе, пролегающее между ними, как гладкая темная полоса реки, подчеркивало усеивающие их бугры и остроконечные силуэты деревьев. Ветер обжигал лицо, как бритва, чьи порезы начинаешь чувствовать, только когда показывается кровь. Снова проехав через железные ворота, я обогнул дом, направляясь к гаражу, который занимал часть каретного сарая. Но и там было невозможно укрыть автомобиль от мороза. Я накинул коврик на капот, поглядывая на высокую черепичную крышу с куполом, защищенные ставнями окна и кривой флюгер. Ветхая дверь, которая, если я правильно помнил, вела в загон, где судья Куэйл ранее держал хороших рысаков, со скрипом раскачивалась на ржавых петлях.

Внезапно изнутри послышались серия ударов и треск, за которыми последовал каскад самых колоритных ругательств, а за ними вновь звуки ударов. Выражения в основном касались коварных привычек лестниц и исходили из самой глубины души, как молитва. Я быстро заглянул внутрь.

Зрелище было таким же необычным, как лексикон. Сквозь грязное окно наверху просачивался тусклый свет; помещение пахло сыростью, гнилью и старым сеном. Возле ряда пустых стойл на полу сидел человек, разговаривающий с лестницей. В одной руке он держал старое ведро, а в другой — нечто вроде рваного чулка. Через плечо у него был перекинут каретный полог, покрытый засохшей грязью.