Отравление в шутку

Пальцы левой руки судьи отпустили край полки. Куэйл упал на колени, задыхаясь, ловя воздух широко открытым ртом. Потом он повернулся, упал и, ударившись головой о каминную решетку, затих. Одна рука его была почти в камине.

Мы словно окаменели. Мы стояли, слушали его прерывистое дыхание, смотрели на его длинные волосы, разметавшиеся по каминной решетке, но все это казалось столь чудовищно невероятным, что никто из нас не смог пошевелиться. Рука, державшая бокал, так дрожала, что я пролил бренди себе на кисть. Твиллс пытался расстегнуть воротник, губы его бесшумно шевелились.

Затем Твиллс быстро прошел мимо меня и склонился над своим тестем. Когда он снова выпрямился, то был бледен, деловит и спокоен.

— Он пил из этого бокала? — спросил он, показывая на бокал.

— Да.

— Вы пили из той же бутылки?

— Нет. Я не успел. Я…

— Хорошо, — решительно произнес Твиллс. — Он еще в сознании. Помогите мне перенести его в мой кабинет. Мне сразу следовало бы догадаться, когда он вдруг слетел с катушек. Конечно, его отравили. Осторожнее. Берите его подмышки, а я возьму за ноги.

Глава 3 БЕЖАЛ, СЛОВНО ПАУК

Мы перенесли Куэйла в небольшую комнату в задней части дома, оборудованную как врачебный кабинет. На столе в самом центре горела лампа, и там лежало несколько открытых книг. Одна была заложена карандашом. На стенной полке тускло поблескивали бутылки и банки. Пахло лекарствами. Мы положили Куэйла на смотровой стол, и Твиллс обратился ко мне с такими словами:

— Вы, возможно, разбираетесь в этом лучше, чем я, но все же, — тут он вяло улыбнулся, — я справлюсь один. Кажется, я понимаю, в чем тут дело! — Внезапно он прижал к глазам кулаки. — А ведь во всем виноват я! Но не обращайте внимания. Лучше принесите оба бокала, проследите, чтобы их никто не убрал.

Он снял пиджак и стал закатывать рукава рубашки.

Я сказал:

— Хорошо. Но вы уверены, что вам не потребуется помощь?

— Нет-нет. Впрочем, вы можете позвонить в больницу. Пусть пришлют опытную медсестру.

— Дело плохо?

— Ее дело плохо. Я имею в виду супругу судьи Куэйла. Я вообще боюсь, что…

— Ее тоже отравили? — закончил я.

— Очень может быть. Не могли бы вы посмотреть, что с подносом, на котором ей приносили ужин? Может, посуду еще не успели вымыть.

— А где остальные члены семьи?

— Мери на кухне скорее всего. Мэтт наверху у своей матери. Джинни и моей жены сейчас нет дома. Идите, но только не обращайте ни на кого внимания. — Кроткие голубые глаза за толстыми стеклами прищурились. Твиллс уставился на меня так, словно у нас был общий секрет.

— Послушайте, доктор, — сказал я, — что за чертовщина творится в этом доме?

— Да уж, разыгрывается безумный спектакль. А вы успели к апофеозу. Но поторапливайтесь.

Он включил яркую лампу с абажуром, которую направил на судью Куэйла.

Телефон был там же, где и раньше, в будочке под лестницей. Позвонив в больницу, я медленно пошел обратно в библиотеку.

Чисто автоматически я подумал, что надо бы убрать бутылку и бокалы подальше, в надежное место. Мною не двигали подозрения, только странное чувство смятения. Как сказал Твиллс, это безумный спектакль. Но даже теперь меня бы испугало слово «убийство». В почтенных домах смерть выглядит респектабельно, сопровождается рыданиями родных и траурной одеждой. Разумеется, в чужих землях к убийствам мы относимся совсем по-другому, как к печальной, хотя и неотъемлемой части цивилизации — нечто вроде распространения кофе во Франции или сигарет в Германии, продукт иностранных умов. Но разве возможно убийство в старых особняках, убийство знакомых, каковых мы не можем вообразить бесчувственными созданиями?

Безумный спектакль… Жуткая пьеса, которую, вдруг подумалось мне, мог бы с удовольствием поставить Том Куэйл. Том частенько устраивал любительские домашние спектакли, сделав занавес из простыни на проволоке. И еще он удивительно хорошо рассказывал разные страшные истории. Я снова представил знакомую сцену: Том Куэйл сидит у камина, отблески пламени играют на его сосредоточенном лице, и он тщательно выговаривает слова, украшая фразы зловещими интонациями, а перепуганная Джинни Куэйл хнычет в углу. Я стоял в полумраке холла, а в моей голове проносились события этого вечера. Мой стук в дверь, так испугавший судью, его приступы молчания, а потом возбуждение. Статуя без руки. Кстати, как же все-таки она пропала? Нет, и впрямь безумный спектакль!

Я вошел в библиотеку и стал осматриваться. Она была ярко освещена, один из газовых рожков издавал легкое шипение. От порывов ветра подрагивали оконные рамы, отчего отблески пламени тоже дрожали в своих черных зеркалах и шевелились бархатно-кружевные шторы. Гипсовые украшения на потолке были невероятно грязными, а цветастый ковер на полу протерся в нескольких местах. Через обивку кресел то здесь, то там выпирали пружины. Виду них был весьма шаткий, украшения были отломаны. У комнаты был мрачно-флегматичный вид. Книжные шкафы взирали на меня — респектабельные, как матроны, плохие портреты в золоченых рамах своей основательностью напоминали ростбиф на большом столе.