Отпуск в тридевятом царстве (СИ)

— Да, Холмуш, — внезапно на что-то решившись, проронил колдун. — Я сейчас. Подожди снаружи.

Когда тот вышел, Риймонс подошел к столу и ключом отпер самый маленький ящичек. Оттуда он извлек крохотную белую бутылочку, держа ее в пальцах так, словно то была живая пчела. Преувеличенно осторожно поставив бутылочку на край стола, колдун схватил прозрачный сосуд с темной жидкостью и, подскочив к юноше, неожиданно брызнул оттуда ему в лицо. Едкие пары стали душить Бенвора, и он закашлялся, чувствуя, как моментально тяжелеет голова и все расплывается в глазах. Закрыв лицо войлочной маской, Риймонс схватил Олквина за волосы, запрокинул ему голову, быстро влил юноше в рот содержимое белой бутылочки и нажал на кадык, вынудив глотнуть. Бенвора тотчас же едва не вывернуло наизнанку — эта гадость смердела дохлятиной. И, пожалуй, лучше бы вывернуло, но пары, которыми он перед этим надышался, каким-то образом подавили естественную реакцию.

— Передавай привет Майрону, — глухо прозвучало из-под маски. Хлопнула дверь, и наступила тишина.

* * *

— Брант! Брант, где ты, черт возьми?!

Тело солдата обнаружилось через несколько шагов — и тоже со сломанной шеей, как и у всех из последнего отряда. Холмуш Виркен затравленно оглянулся. В узком, хорошо просматриваемом коридоре было пусто и тихо, но ощущение опасности, казалось, буквально нависало над начальником стражи. Повинуясь этому безотчетному чувству, он не вытерпел и действительно посмотрел вверх… и неожиданно встретился с перевернутым взглядом прищуренных светлых глаз, обладательница которых, упершись руками и ногами в стены, огромной летучей мышью распростерлась под сводчатым потолком. Тотчас же она камнем упала вниз. Рухнув под ее весом на четвереньки, начальник стражи почувствовал несколько острых, будто укусы клыков, тычков в шею. Внезапно совершенно обессилев, он упал ничком, сильно ударившись носом. Лазутчица перевернула Холмуша на спину и присела над ним, совсем по-мужски разведя тонкие колени.

— Приветствую вас, господин Виркен, — моментально выравнивая дыхание, проговорила она. — Здоровья, так и быть, желать не буду, покойнику это уже ни к чему.

Тело совершенно не слушалось, но рта Холмушу не затыкали, и он закричал изо всех сил. Женщина лишь поморщилась. Когда стихло гулкое эхо, она заговорила снова.

— Здесь вас уже никто не услышит, — по-птичьи наклонив голову вбок, она с расстановкой спросила: — Где капитан Олквин? Куда его заперли?

— Иди к черту! — рявкнул Виркен, ни капли не сомневаясь, что жить осталось считанные минуты. — Я не собираюсь раздавать королевских пленников. Мне уже нечего терять.

— Наоборот! — участливо возразила она. — Вы еще можете сослужить королю последнюю службу, — лазутчица почти ласково коснулась щеки Холмуша. — Поймите меня правильно, господин Виркен, во всем замке мне тоже нужен только мой сюзерен. Скажете, где он — я просто заберу его и уйду. Не скажете — ну и ладно. Я буду продолжать искать, пытая каждого, кто может знать о нем, и уничтожая всех, кто встанет на моем пути. Всех, включая даже его величество Альберонта, если так сложится.

Виркен презрительно молчал. Чтобы добраться до короля, нужно нечто большее, чем одна полоумная, пусть и очень ловкая. Женщина недовольно вздохнула.

— Ладно. Говорят, у вас с капитаном есть давние счеты?

Она неторопливо расстегнула мундир Холмуша, распахнула рубашку и с заметным удовольствием погладила его по могучей волосатой груди.

— Вы красивый мужчина, господин Виркен. Сильный, здоровый… — с грустной улыбкой сказала она, вытащила из ножен на рукаве кинжал и добавила непонятную фразу: — Жаль лишать этот мир такого ценного генного материала, но что поделаешь? Простите. Как говорится, ничего личного.

Холмуш охнул от резкой боли: даже не поведя бровью, лазутчица кинжалом рассекла ему плоть на груди.

— Так где капитан Олквин? — улыбка бесследно исчезла с ее лица. — У вас все еще есть выбор, господин Виркен. Я могу вырвать сердце — и вы умрете сразу. Но я могу сжимать его — и мучения будут долгими.

Видеть смерть людей было для Холмуша делом привычным. Война многие годы была частью его жизни. Но он и предположить не мог, что последним, увиденным в жизни им самим, станет не взмах вражеского меча, а лицо безжалостно-спокойной женщины с ледяными глазами.

— Будь ты проклята, гадина! — с ненавистью выплюнул Холмуш, поражаясь тому, что почему-то все еще жив. Что бы эта тощая дрянь с ним ни делала, вне всякого сомнения, смерть окончательно наступит только по ее милости.

— Я давно уже проклята, — прошептала лазутчица, одним поворотом кинжала с хрустом взломала ему ребра и плотно зажала рану рукой. Сквозь застилающую сознание боль Холмуш чувствовал, как жизнь стремительно утекает из него с каждой неудачной попыткой вдоха.