Отнять всё

– А не опасно нырять одному?

– Нисколько. Я ведь не погружаюсь, просто поплаваю с трубкой.

Он сложил в заплечный мешок маску, трубку и ласты, перекинул его через плечо и стал быстро спускаться к воде. Нет, с Билли на спине я бы там точно не прошла. Внизу он сел, надел ласты, в радостном нетерпении помахал рукой и прыгнул в воду. Я вернулась к Билли и укачивала его на руках, пока он не уснул. Тогда я уложила его, примостив рядом рюкзак для снаряжения, чтобы давал тень, и пошла посмотреть на Маркуса. Он плавал и нырял, только ласты мелькали над водой. Пловец он отличный, сильный и был тут совершенно в своей стихии.

Я легла рядом с Билли и смотрела, как кружат в небе чайки. Мир и покой… Легкий бриз чуть шевелил заросли вереска, и воздух благоухал. Кто-то мне говорил, что вереск пахнет, только когда светит солнце, и вот сегодня мне удалось вдохнуть его аромат.

Потом я решила приготовить все для пикника. Перекатилась на живот, чтобы встать, и заметила в прозрачном кармашке на рюкзаке бирку. На ней энергичным почерком Маркуса было написано его имя и адрес. Я присмотрелась: адрес точно хельсинкский. Бирка покосилась, и я вынула ее, чтобы вставить как следует. В кармашке обнаружилась фотография, обрезанная по размеру бирки. Я взяла ее в руки: Маркус, совсем молодой, в белой футболке и шортах хаки сидел на пристани. Он обнимал за худенькие плечи женщину. Женщина, загорелая, была одета в пляжный бирюзового цвета сарафан; лицо обрамляли светлые волосы. Она утопала в объятиях Маркуса, вполоборота глядя на него. Он казался очень счастливым, а она просто сияла красотой. И женщина эта была – Хейя.

Я перевернула фотографию и прочла надпись: «Однажды ты найдешь ее и вспомнишь, как мы были счастливы».

Я содрогнулась. Меня вдруг затошнило. Мне почудилось, что парящие в небе чайки выкрикивают и выкрикивают эти слова:

…как мы были счастливы…

…как мы были счастливы…

От ужаса и боли я опустилась на колени и обхватила руками голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Меня мучила физическая боль, словно кто-то бил меня. Помимо боли я чувствовала бесконечное унижение: столько месяцев мне лгали. Мой строгий, правдивый, безупречный Маркус оказался лжецом. Он лгал мне все время, не пускал в свою жизнь, давал мне понять, какая я недалекая, раз хочу знать о его прошлом. И хуже всего – она-то все знала. Знала, что он мне лжет. Я вспомнила ее лицо, вспомнила, как она иногда поглядывала на меня издали, с любопытством и презрением.

Ни минуты не могла я там оставаться. Не могла заставить себя взглянуть в его лживые глаза. Я схватила Билли и стала усаживать его в рюкзачок. От резкого пробуждения он расплакался. С собой я взяла только фотографию и бутылку воды, остальное бросила там.

Взбираться на холм с Билли на спине было нелегко. Я поскальзывалась, обдирала ноги. Бросив бутылку, я стала карабкаться, помогая себе обеими руками. По груди катился пот, кожу на ладонях саднило, лямки рюкзака натирали спину. Однако все это было ничто по сравнению с охватившими меня горем и гневом.

Кое-как я добралась до деревни с уродливыми покосившимися домишками и только тогда достала телефон и вызвала такси, чтобы проехать две мили до гостиницы. В этой деревушке таксопарка, конечно, не было, и ждать машину пришлось долго. С Билли на спине я ходила туда и обратно по главной улице и боялась, что Маркус нас догонит. Наконец такси прибыло. Водитель очень удивился, что его вызвали в Боталлак.

– Неблизко от Сент-Ива, да еще с ребенком. Неужели пешком шли?

– Нет, – слабо сказала я.

– Автобус тут редко ходит.

– Немного не рассчитала. – Мне хотелось, чтобы он поскорее отвязался.

В гостинице я почти бегом кинулась в наш номер, торопливо сложила вещи – свои и сына. От злости и ревности кровь стучала в висках. Присев к столу, я написала записку:

* * *

Этот снимок я нашла в твоем мешке. Вы с Хейей были любовниками и, возможно, до сих пор любовники. Ты мне лгал. Я спрашивала у тебя про нее, а ты мне – лгал. Ты выставлял меня дурой, но я чувствовала: что-то здесь не так. Во мне все болит от твоей чудовищной лжи.

Хейя

Август

– Хорошее платье, – заметил Тим из-за кипы гранок. – Совсем как у Жаклин Кеннеди.

Я поблагодарила. Ради обеда с Филипом и рекламодателем я надела светло-голубое льняное платье.

– Скорее, как у Одри Хепберн, – поправила Стефани.

– Да нет, она всегда носила черное, – отозвался Тим.

И они, как это часто бывало, скорчили друг другу гримасы.

* * *

Пока мы спускались по лестнице, Филип рассказал мне о мистере Чадли, с которым мы собирались обедать. Тот занимался маркетингом большой и процветающей туристической компании и уже заплатил нашему журналу немало денег.

Виктория, увидев, как мы вместе выходим из редакции, приняла обиженный вид.