Отмщённый

Немая сцена не затянулась. Брюнет прыжком развернулся. Остальные выпучили глаза на страшноватого «моджахеда». Что за бал-маскарад? А стеклянная трехлитровая банка, усиленная весом «боевой» плесени, уже кувыркалась в воздухе. В умелых руках, как говорится, и хрен – балалайка! Глухой удар – оторопевший омоновец выронил автомат. Заболел бедняга – кровь пошла носом. Вернее, тем, что осталось от носа. Банка уцелела – видно, плесень играла роль скрепляющего раствора. Она отскочила от мишени, упала на пол, подпрыгнула и почему-то оказалась в руках оторопевшей Кати! Она обняла банку, «красиво» выпучив глаза. Переход подачи! Омоновец без чувств обрушился на пол. Откуда возьмутся чувства после такой оплеухи? Остальные пришли в себя, сбрасывали автоматы. Импровизировать было трудно. Одним ударом избавиться от обоих? Это как? Он издал пронзительный звериный рык, от которого вздрогнули стены и посыпалась штукатурка. Кинулся к столу, остро понимая, что обязан в эту минуту свернуть гору! Носком по локтю – тому, что спрыгнул с чердака. Одновременно ухватился за столешницу, рывком ее перевернул, посылая вперед. Массивная конструкция протарахтела по полу полтора метра, одновременно переворачиваясь, обрушилась на парня, стоящего у раскрытого погреба! Ошеломленного омоновца отбросило, ноги провалились в пустоту, он падал в люк, сбивая руки, плечи, голову, верещал, как недорезанная свинья. Третий схватился за руку – словно ошпарился. Ствол «Кипариса» клюнул в пол. Павел налетел, как ураган, молотил остервенело – по вопящей глотке, по вопящим глазам. Он впадал в исступление, отшвырнул омоновца к печке, бросился, чтобы добить. Но вовремя опомнился, добивать – не наш метод. Тот плавал в прострации, струйка крови выливалась изо рта. Осмотрелся: надо же, хэппи-энд – как в порнофильме. Участники событий валялись в прострации, третий глухо стонал из погреба: жив, курилка, но придется полечиться. Он не стал его разглядывать, просто захлопнул крышку и придавил перевернутой столешницей.

Он подлетел к обалдевшей Кате. Та сидела на софе в обнимку с банкой, не замечая, что пальцы становятся черными, как будто с них все утро скатывали отпечатки.

– Ну, зачем ты ее обняла? – ласково пожурил он. – Отдай. Это не волшебная банка. И деньги не в ней.

– Господи, Пашенька, я тебя не узнала… что же мы наделали? – Она заплакала.

– Прости, родная, – взмолился он. – Натворил я дел – не отрицаю. Будем выкручиваться. Ты готова? Пошли. Нужно уходить.

– Куда, Пашенька? Тут все обложено…

– Не твоя забота… – Он бегло оценил ее внешний вид – готова к безнадежному мероприятию? Ветровка, кофточка, тоненькие джинсы, полуботинки сомнительной прочности на сплошной подошве. Эх, грехи наши тяжкие… Он опять метался по комнате, от окна – к перевернутому столу. Сумочка Кати валялась на полу, рядом – все, что из нее высыпалось. Он сгребал обратно столь необходимые в деревне женские штучки – телефон, кошелек, косметичку, кремы. Ключи от машины, поколебавшись, бросил себе в карман. Деньги… Дьявол, нельзя их здесь оставлять! Теперь дом разберут по бревнышку, все перетрясут. Проклиная свою недальновидность, он бросился обратно к подполу, двигал тяжелую столешницу. Отбросил крышку, синхронно отпрыгнув в сторону. Но автомат со дна колодца не забился. Он висел, зацепившись ремнем, за выступ в нише, а со дна доносились жалобные стоны.

– Эй, приятель, ты в порядке? – на всякий случай спросил он.

– Да пошел ты… – простонала темнота.