Отмороженный

Семья Роберта Гэйнса Миллуорта — его жена Донна и четырнадцатилетний пасынок Джейсон — каждый вечер собирались за семейным обедом, так как Джеймс Хансен знал, что такие обеды очень важны для нормальной семейной жизни. Этим вечером у них на обед были бифштексы с салатом и рисом. Донна выпила немного вина. Хансен не употреблял спиртного, но позволял своим женам иногда выпивать по капельке.

Во время обеда Донна болтала о своей работе в библиотеке. Джейсон болтал о баскетболе и хоккее. Хансен слушал их и думал о своем следующем ходе в довольно интересной шахматной партии, в которой ему пришлось принять участие. Как-то раз Хансен поймал себя на том, что обводит взглядом столовую — картины, отблеск стекол книжных шкафов из соседней комнаты, дорогая мебель, дельфтский фарфор. Досадно, очень досадно, что все это скоро погибнет в огне. Но Джеймс Б. Хансен никогда не позволял себе ставить на одну доску материальное имущество с куда более важными духовными ценностями.

После обеда он намеревался спуститься в свой кабинет, взяв с собой сотовый телефон на тот случай, если позвонит Брубэйкер или Майерс, и точно решить, что необходимо будет сделать завтра и в несколько следующих дней.

* * *

Курцу этот обед показался странным — много спагетти и ростбифа, и соуса, и мягкого хлеба, и хорошего салата, и кофе — но все равно обед был странным. С тех пор как он в последний раз ел домашний обед вместе с другими людьми, прошло немало времени. Сколько? Двенадцать лет. Двенадцать лет и один месяц. Он обедал вместе с Сэм у нее дома; в тот вечер они тоже ели спагетти, и с ними был ребенок, младенец на высоком стульчике... Нет, не на обычном высоком детском стульчике, там же не было столика — как же Сэм называла его? — трон юной леди. Маленькая Рэйчел, сидевшая на троне для юной леди, непрерывно болтавшая, тянувшая ручонки, чтобы дернуть Курца за салфетку, которую он заправил за воротник, болтавшая даже в то время, когда Сэм рассказывала ему об интересном деле, которое она расследовала: пропажа подростка, похожая и на бегство, и на похищение, и бросающаяся в глаза связь случившегося с торговцами наркотиками.

Курц перестал есть. На это обратила внимание только Арлена, которая сделала вид, что ничего не заметила.

Пруно вышел из ванной отмытый, выбритый, с розовой, как будто ошпаренной, кожей. Его ногти, пусть такие же желтые и растрескавшиеся, лишились извечной траурной каймы. Его редкие седые волосы, которые Курц всегда видел только как своего рода нимб, окружающий голову старого пропойцы, были аккуратно зачесаны. Он оделся в костюм, который вышел из моды, вероятно, два десятка лет назад и был старику совершенно не по фигуре. Костюм мешковато болтался на хилом теле Пруно, но зато оказался совершенно чистым. Каким образом? — удивился Курц. Как удалось этому старому наркоману сохранить чистым костюм, много лет проживая в упаковочных картонках и разных уютных местечках под автострадой?

Пруно — или доктор Фредерик, как продолжал обращаться к нему Фрирс — без своей защитной скорлупы из грязи и засаленных тряпок казался много старше и выглядел более хилым и более хрупким. Но старик сидел за столом очень прямо, аккуратно ел и пил, вежливо кивал головой в ответ на предложения съесть еще немного и неторопливо разговаривал с Джоном Веллингтоном Фрирсом. Фрирс был его студентом в Принстоне. Умирающий от рака пожилой человек и сидящий рядом его совсем древний учитель, одетый в двубортный костюм в полоску, отзывались о Моцарте как о молодом даровании, обсуждали положение в Палестине и глобальное потепление.

Курц потряс головой. Ему совершенно не стоило пить вина, поскольку он и так уже чертовски устал, а ему необходимо было сохранить ясную голову еще на несколько часов, пока не закончится этот бесконечный день, но то, что происходило, оказалось для него чрезмерным. Эта сцена была не просто нереальной, она была сюрреалистической. Ему необходимо было выпить.

Арлена вышла вместе с ним в кухню.

— У вашей невестки найдется какая-нибудь выпивка? — спросил Курц.

— В большом буфете. «Джонни Уокер» с красной этикеткой.

— Как раз то, что нужно, — сказал Курц. Он налил в стакан на три пальца.

— В чем дело, Джо?

— Совершенно ни в чем. Если, конечно, не считать того, что за всеми нами охотится этот серийный убийца, он же полицейский капитан. А так все прекрасно.

— Вы думаете о Рэйчел.

Курц покачал головой и пригубил напиток. Два старика в столовой над чем-то смеялись.

— Что вы намерены делать, Джо?

— Вы о чем?

— Вы отлично знаете, о чем. Вы не можете позволить ей вернуться к Дональду Рафферти.

Курц пожал плечами. Он не забыл, как разрывал фотографию Кристал, убитой дочери Фрирса. Он не забыл, как оставил мелкие клочки фотографии на обшарпанном столике в баре «Блюз Франклин».

Арлена закурила, взяв вместо пепельницы маленькое блюдце.

— Гэйл не разрешает мне курить в ее доме. Когда она завтра вернется домой, то будет в ярости.

Курц сосредоточенно рассматривал янтарную жидкость в своем стакане.

— Джо, что, если полиция не арестует Рафферти?

Он снова пожал плечами.