ОТМА. Спасение Романовых

Алексей Колмогоров ОТМА. Спасение Романовых

© Колмогоров А.

© ООО «Издательство АСТ»

Убежать от судьбы колеса …

Е. Бачурин. Дерева

Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне …

М. Лермонтов. Сон

Часть первая Нина

1 мая 1937 года Москва. Лубянка

Опять она приходила. Нина. «Надо бы ее спасти, – подумал Кривошеин. – В водовороте знамен и песен ей не выплыть». Он видел фигурку Нины с высоты, светлую и тонкую, как щепочку в волнах. Мимо нее катил поток, вспениваясь красными флагами и пионерскими галстуками.

– «Принято решение вас расстрелять!» – сказал подследственный Медведкин за спиной следователя Кривошеина. – Так прямо Яков Михалыч и бросил в лицо царю …

– Что-то ты врешь опять. Юровский как-то по-другому сформулировал, – сказал Кривошеин, глядя, как Нина пережидает поток на тротуаре, непричастная.

Буржуй нацелился ножом и вилкой разделать шар земной и сожрать, но медлил с недоумением на большом лице и сонно покачивался над головами несущих его работниц фабрики «Трехгорная мануфактура». Демонстрация на Красной площади закончилась час назад, но знамена все еще плыли через Лубянку алыми парусами. В Управлении знали, что после первомайской демонстрации или парада Седьмого ноября капитан Кривошеин обязательно являлся на службу и проводил допросы.

– Э-э-э … я вот точную формулировку не помню, гражданин следователь… – сказал Медведкин.

– Ладно. Дальше …

– Ну вот … Тут начались женские крики. А царь забормотал: «Господи боже мой! Господи боже мой! Что ж это такое?!»

Нина дождалась и шагнула в разрыв между колоннами. Ее светло-серый плащ замаячил на другой стороне площади.

– …«А вот что такое!» – сказал товарищ Юровский и вынул из кобуры маузер.

Тут доктор Боткин еще успел спросить: «Так нас никуда не повезут?» А я уже спускал курок браунинга и всадил первую пулю в царя …

Кривошеин все смотрел, смотрел и не видел больше светлого плаща. А если она уйдет и больше ее не будет? Ведь может так случиться? Что угодно может случиться.

Нет. Нельзя. Невозможно.

Кривошеин отвернулся от окна и сказал Медведкину:

– А товарищ Юровский утверждает, что это он первый выстрелил в Николая.

– При всем уважении к Якову Михайловичу, настоящему большевику и моему боевому товарищу …

– Ну-ну… – осадил подследственного Кривошеин.

– То есть в прошлом мы же вместе … При всем уважении, первым выстрелил я. Я первым сразил тирана и врага трудового народа! А Яков Михалыч просто неточно помнит. Там же такое началось! Стрельба из всех стволов – слева и справа. На моем пятом выстреле Николай упал на спину! – Подследственный Медведкин оживился. – Женские визги, стоны! Вижу, упал доктор Боткин у стены и лакей с поваром! Женщина кинулась к двери и тут же упала … Ничего не видно из-за дыма. Юровский кричит: «Стой! Прекратить огонь!» Тут смотрим – дочери, царевны, еще живы. Стали достреливать, но ничего не выходило. Тогда Ермаков пустил в ход штык … И это не помогло, пришлось пристрелить в голову. А почему пули и штык не брали дочерей и Александру Федоровну, это мы уж потом, только в лесу выяснили …

Медведкин перевел дух – сдулся.

Трубы с литаврами рвались из репродукторов и сталкивались над площадью с собственным эхом. Кривошеин закрыл окно, все равно свежести не прибавлялось: сквозняк только всполошил запахи, слежавшиеся в углах кабинета, – пота, старой бумаги и почему-то подсолнечного масла.

– Ну… – Кривошеин прошелся за спиной поникшего на своем стуле подследственного.

– Тишина … Мы все оглохли. Тут в правом углу комнаты зашевелилась подушка! Женский голос, радостный такой: «Меня Бог спас! Меня Бог спас!» Подымается горничная – она прикрылась подушками. Пули отскочили от бриллиантов, которые там были зашиты … Кто-то подошел, доколол ее штыком …

– Трехгранным?

– Что?

– Штык трехгранный был?

– Не помню … Ну, тут еще застонал Алексей. К нему подошел товарищ Юровский и три раза выстрелил из своего маузера. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая – он весь изрешечен …

Кривошеин подошел и залепил Медведкину пощечину. Нет, не за Николая и не потому, что подследственный его чем-то прогневал, – просто чтобы взбодрить. Кривошеин заметил, что даже совсем свежий арестант, только что от домашних пирожков, получив вдруг по морде, не спрашивал – за что. И никаких там «как вы смеете, не имеете права …». Он лишь замолкал на секунду, а потом продолжал бубнить свое, будто ничего не случилось. Будто это был просто некий сбой в течении бытия – как царапина на граммофонной пластинке.

– Ну так что все-таки сказал Юровский Николаю?

Кривошеин – скучающий учитель – вытягивал ответы из нерадивого ученика. И Медведкин исполнял-таки роль двоечника: мямлил, ерзал, сопел и тоскливо таращился себе под ноги.