Открытие мира, книга третья

Глава I

ЗИМА

В декабре столько навалило снегу, всюду выросли такие белые, невозможно большие, до застрех, сугробы, что Катька Растрепа каталась на салазках прямо с крыши своей избы, как с горы, и не падала. Снег на крыше был пестрый, с сажей и угольками возле трубы. Мороз крепко схватил его вместе с гнилой соломой, сковал в настоящий лед — хоть катайся на коньках. И Шурка отлично попробовал здесь самодельный деревянный конек с жестяным ободком, прикрученный с помощью палки и веревки намертво к старому отцову валенку, а Олег Двухголовый, не утерпев, похвастался новыми, почти что серебряными «снегурками». Съезжая с крыши, лавочник не устоял на ногах, Яшка Петух будто бы загородил ему козулей дорогу, помешал,— Двухголовый грохнулся и расквасил себе нос.

От снега в домах спервоначала как будто прибавилось света. Однако скоро окошки занесло, стекла заморозило натолсто, доверху, и в избах постоянно были синие сумерки. После обеда сразу начинался вечер, долгий, скучный.

Все затихло вокруг, стало какое-то неживое под глухим снегом и твердым льдом — деревни, Волга, поля и леса. Только мороз на просторе, особенно по ночам, палил и ухал, раздирая бревна сараев и житниц; визжали, раскатываясь по ухабам, на шоссейке редкие розвальни, да по утрам и вечерам слабо звенели у колодцев обледенелые ведра. Встречаясь на улице, мужики и бабы разговаривали неохотно: стужа отхватывала языки.

На гумне от старых изгородей остались одни мерзлые, в мохнатом инее, макушки кольев, точно пеньки на лесной поляне. Зайцы прокладывали мимо них тропы к сенной трухе, просыпанной из корзин хозяевами у амбаров и сараев. Труху заносило снегом, развеивало ветрами; приходилось русакам и белякам, памятуя осенние пиршества, скакать наперегонки через Гремец в капустник за кочерыжками. А там встречали саженные сугробы, и оставалось косым с голодухи последнее, верное зимой дело; глодать осинник и ольху в ручье или лезть в капканы Оси Бешеного, поставленные на заячьих лазах и манившие издали чужим духовитым клевером, добытым охотником у соседей. Косые удальцы подбирали клевер дочиста, а в капканы попадались редко. Катька уверяла, что виноваты пружины: ослабли, капканы от мороза не защелкиваются.

Ребятам мороз был сват и брат, по крайности в первые часы гуляний. Весело было оглашать мертвое белое царство криком и смехом, летая с гор на чем попало, на заднюхе, если бог не послал чего-нибудь получше. Приятно было месить напропалую снег худыми, с широченными голенищами валенцами, утирая поминутно мокрые носы варежками и рукавицами, пока не отхватит холодище напрочь рук и ног, не намерзнет на варежку бугор склизкого льда, пока не превратятся по волшебству шапка, штаны, пальтушка в белое, громыхающее, как доспехи, железо. И тогда казалось: не добредешь до дому, ноги отваливаются, а пальцы на руках совсем пропали, будто потерял их под горой вместе с овчинной варежкой, и носа не чутко, и до ушей нельзя дотронуться — того и гляди с хрустом отломятся.

Иногда наступала оттепель, каркали на все село обрадованные вороны, снег становился сиреневым, талым, душистым,— пожалуйста, набивай им рот досыта, соси снег, как леденец, катай, не ленись, стопудовые глыбы, воздвигай из них что желательно молодецкому сердцу: крепости получше Перемышля и Брест-Литовска, баб-чудищ, домушки с лавочками, столами и печками. Снег закатывался, как холст, местами обнажалась земля, и там нежданно проглядывали на зимний свет зеленущая, живая трава, листья подорожника, золотой, не успевший доцвесть и повянуть, в круглой чашечке, чуть свернутый набок, как бы проснувшийся, осенний одуванчик — и сразу пахло весной.

Но с севера, из-за Глинников, от станции, уже дыбились упрямые морозные тучи, студеный ветер, словно сорвавшись с привязи, завывая, кидал с неба охапками пухлый свежий снег, поднимал с земли и ставил до облаков белесые, крутящиеся столбы. Зима возвращалась лютее прежней.

Шурке начинало тревожно думаться: уж не сбилась ли земля-планета с небесной своей дороги, может, не повернула вовремя обратно к солнышку, вот и катится от него прочь, как колобок, леший знает куда: к самым дальним-предальним, синим от холода звездам... Видать, никогда теперь не кончатся метели, так и будут дуть и кружить веки вечные эти ледяные ветры, останутся навсегда глухие, каменные, поднявшиеся до крыш сугробы, схоронившие все живое, и покорная, бессильная кладбищенская тишина так и простоит над селом до страшного суда, которым постоянно стращает ребят на уроках в школе добрый и насмешливый, еще более растолстевший за зиму поп отец Петр.

Утешала немножко Волга. Она лежала промеж меловых гор-берегов широким снежным полем с заметенной вьюгами дорогой, проторенной накосо, обозначенной еловыми, утонувшими в сугробах вешками, с прорубью в аршинном льду возле Капарулиной будки и черной, узкой, как щель, полыньей на перекате. В сильные морозы полынья курилась, словно река дышала, выпуская из-подо льда, как лошадь из ноздрей, клубы пара.