Морин. В том, что я люблю, присутствует тема парадоксальности и непознанности или человека в новом и странном окружении, которое бросает ему вызов. Кроме того, в каждом интересе мне определенно нужны ощущение приключения и чувство открытого финала. А прекращаю я чем-то заниматься, потому что, когда дело становится рутинным или предсказуемым, я вижу его границы. Например, мне нравилась антропология как способ объяснять мир. Потом я решила, что нашла ее пределы, и переключилась на другое.
Видите тему? Мне кажется, самое интересное для Морин — объяснять мир. Она могла бы стать популяризатором и учить тому, что узнала из антропологии, а потом перейти к другой дисциплине. В своих исследованиях она могла бы прийти к литературе и астрономии, религии и геологии — путь, который для постороннего взгляда смысла не имеет, но для Морин абсолютно понятен.
Дженет. Конечно, я знаю, что привлекает меня в восточноевропейской литературе — это абсурдисты! Странные контрапункты и парадоксы — просто дрожь от восторга, как у ребенка перед Рождеством!
Могла бы Дженет написать книгу, пьесу или преподавать литературу абсурда в колледже? Или, например, выступить перед аудиторией и рассказать о странных контрапунктах и парадоксах, которые вызывают у нее такое восхищение?
Мег. Мне нравятся белые пятна на карте. Как только я нанесла что-то на карту — в том месте мне больше нечего делать.
Значит ли это, что Мег из разряда картографов или исследователей, которые составляют тщательные описания и отсылают картографу? Что за неизведанные территории манят ее и какое применение можно найти ее детальным заметкам и находкам?
Тридцатипятилетняя Элинор, моя клиентка, сердилась на себя за то, что ни на одном из своих интересов не задерживалась надолго.
Мне очень хотелось остановиться на испанском. Но через год мне наскучило, и я забросила его. Так было со многим. Несколько лет назад пришло увлечение алгеброй. Не каким-то другим разделом математики, не геометрией, не арифметикой — именно алгеброй. Затем меня так же сильно увлекла система Брайля, а позже язык жестов для глухих. И ни на чем я не остановилась. Зато заинтересовалась языком жестов коренных индейцев. Думала изучать антропологию, но внезапно мне просто
— Например? — поинтересовалась я.
— Стала бы учителем. Билингвального обучения. Или хотя бы преподавала испанский.
— Вам нравится преподавать?
— Да нет. Это даже звучит скучно, — вздохнула она.
— Ну так хорошо, что вы вовремя бросили! — улыбнулась я.
Однако ее это не развеселило.
— Но что прикажете мне делать? Работать веки вечные страховым агентом? Моя жизнь катится в никуда.
— Может быть, все, что вас интересовало, имеет под собой какую-то общую основу? Присмотритесь. Что вас интересовало больше всего в каждом из занятий?
— Даже не знаю… Не могу понять. Все казалось таким притягательным — до тех пор, пока я не начинала понимать, как это работает (во всех смыслах), — и сразу хотелось перейти к чему-то другому.
— Скажите, а шифрование не могло бы вас увлечь? — спросила я наудачу.
Элинор подалась вперед, в глазах зажегся интерес. Кажется, мы нащупали важную точку. После короткого обсуждения стало ясно: основным ее интересом была лингвистика. Она вспомнила, что с самого детства увлекалась разными лингвистическими аспектами — но никогда не отдавала себе в этом отчета.