Отъезжее поле

– А вотъ и Зина. Ты меня извини. Мы должны быть у Елены Павловны нынче. А мы говорили о твоемъ cousin Иларіон… – обратился онъ къ жен, которая въ томъ незамтно изящномъ убор, котораго тайна извстна только высшему свту, тихо вошла въ комнату.

– Ежели вы его не вытащите изъ его берлоги, – сказалъ Г[енералъ]-А[дъютантъ], обращаясь къ жен пріятеля, – никто этаго не сдлаетъ.

– Да, очень жалко его, – сказала она.

И вс трое вышли.

Князь Иларіонъ Васильичъ былъ старый, скоре старющій холостякъ. Блаженъ кто..... и постепенно жизни холодъ съ годами вытерпть умлъ!..

Кто изъ людей, дожившій до 40 лтъ – (из людей жившихъ и любившихъ) не испыталъ на себ всей глубины значенія этаго стиха:>

Блаженъ, кто съ молоду былъ молодъ,
..................................................................
Кто постепенно жизни холодъ

–

Комментарии Н. М. Мендельсона

ОТЪЕЗЖЕЕ ПОЛЕ.

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ.

Замысел «Отъезжего поля» долго и сильно привлекал внимание Толстого. Он работал над этим произведением очень усердно и придавал ему большое значение.

Так, 30 сентября 1865 г., через девять лет после того, как у него появилась первая мысль об «Отъезжем поле», он занес в Дневник: «Есть поэзия романиста: 1) в интересе, сочетании событий – Braddon, мои Казаки будущие, 2) в картине нравов, построенных на историческом событии – Одиссея, Илиада, 1805 год, 3) в красоте и веселости положений – Пиквик, Отъезжее поле – и 4) в характерах людей – Гамлет – мои будущие Апол[лон] Григ[орьев] – распущенность, Чичерин – тупой ум, Сухотин – ограниченность успеха, Ник[олинька] – лень и Ст[олыпин?], Лан[ской?] Строг[анов?] – честность тупоумия».

Первое упоминание Толстого о новом замысле находится в Дневнике под 22 августа 1856 г.: «Кончил на черно Юн[ость] 1-ю половину и придумал О[тъезжее] п[оле], мысль которого приводит меня в восторг». На следующий день отмечено уже начало работы над новым произведением.

Судя по Дневникам, она продолжается год с небольшим, затем упоминания о ней исчезают и вновь появляются в 1865 г. Все время, за редкими исключениями, она идет рядом с другими работами.

15 октября 1856 г., упомянув, что написал начало комедии (записная книжка под той же датой называет ее – «Практический человек»), Толстой прибавляет: «Мне приятно с Машей, много болтал о своих планах об Отъезжем поле». 12 января 1857 г., перечисляя семь произведений, которые надо «писать не останавливаясь, каждый день», Толстой на первом месте называет «Отъезжее поле». 3 апреля он думает «начать несколько вещей вместе. Отъезжее поле и Юность и Беглеца».

9 июня Толстой замечает, что «припадок деятельности начинает ослабевать». Правда, «Отъезжее поле» «идет порядочно», но «писал мало». 12 июня в Записной книжке он особенно старательно записывает и подчеркивает: «Писать Казаки и Отъезжее поле, не останавливаясь для красоты, а только чтобы было гладко и не бессмысленно». 7 июля в Дневнике: «Открыл тетрадь, но ничего не писалось. Отъезжее поле бросил».

Но замысел, очевидно, был очень привлекателен, и на следующий же день в Дневнике записывается: «Передумал Отъезжее поле и начал иначе».

Резко своебразный характер задуманной вещи все более и более становится ясен Толстому, особенно по сравнению с другими работами, занимавшими его одновременно.

23 июля он отмечает в Дневнике: «Отлично думается читая. Совсем другое Казак – как библейское предание, и Отъезжее поле, комизм живописный, концентрировать – типы и все резкие». 18 августа «Отъезжее поле совсем обдумалось», и, вероятно, о нем идет речь в записи 24 августа: «Немного попробовал пописать, но не то».

Запись Дневника под 28 августа, особенно в связи с приведенными выше записями от 23 июля 1857 г. и 30 сентября 1865 г., весьма знаменательна: она указывает, в какую сторону направлялись поиски взыскательного художника, находившего, что у него выходит «не то». «Читал 2-ю часть Мертвых душ, – записывает Толстой, – аляповато. Отъезжее поле надо одно писать».

Непосредственное соседство заметки об «Отъезжем поле» с упоминанием о чтении «Мертвых душ», причем их «аляповатая» вторая часть несомненно оживила в памяти первую, – это соседство едва ли случайно. Как более позднее упоминание романа Диккенса, так и рядом стоящие заглавия поэмы Гоголя и задуманной вещи Толстого определяют характер последней: это должно было быть широкое бытовое полотно.

Следует отметить, что его хронологическое приурочение резко менялось: то действие происходит «еще до Тильзитского мира», то в годы особого оживления крестьянского вопроса, накануне реформ 1861 г. О последнем с особенной ясностью говорит текст рукописи 3 – и своим содержанием, и упоминанием Елены Павловны (несомненно, великой княгини), и инициалами Я. А. в зачеркнутой фразе: по всей вероятности, это был, в обычной для Толстого слегка замаскированной форме, намек на Якова Ивановича Ростовцева.