Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

Здесь вновь видна перекличка с представлениями Мамлеева о собственной биографии – повторную эмиграцию, отъезд из США во Францию, он считал поистине вселенским, героическим жестом, на который способен только исключительный человек: «Когда мы намекнули о своих „французских“ планах друзьям-эмигрантам, да и американцам, они покрутили пальцем у виска. Зачем вам это? – в один голос говорили все. Действительно, побег во Францию выглядел в высшей степени нелогично. Мы оба были прекрасно устроены в социальном плане; у нас было все, что положено среднему классу. И бросить целых две работы, бросить все, что с таким трудом устраивалось, и ехать в неизвестную страну, чтобы начинать все заново»[250]. Герой же «Семги», сам превращаясь в семгу, чтобы быть убитым и съеденным, не просто начинает все заново, он обретает некую веру и прощается с обывателем-читателем, остающимся в нашем бессмысленном мирке.

«Лицо» – фантасмагорическая миниатюра, в которой получает развитие уже знакомый нам диалог:

Он слышал только:

– How are you?

– How are you?

– How are you?

<…>

– How are you?

– How are you?

– How are you?

– Is it nice weather?[251]

Фраза «How are you?» в тринадцати «Американских рассказах» повторяется в общей сложности двадцать пять раз. Вероятно, когда-то Мамлеева поразило, что эта стандартная реплика из повседневного речевого этикета не предполагает честного и тем более развернутого на нее ответа. Нетрудно вообразить обстоятельства, при которых осознание этого факта его сильно раздосадовало.

Неопределенного пола существо из рассказа «Кэрол» дублирует «Семгу»: оно умирает «на углу у храма и банка» (снова, как в «Чарли», сталкиваются религия и финансы), чтобы сознание вернулось к нему в гробу, чтобы трансформироваться, «так же как трансформировалось его тело»[252]. Можно предположить, что эту трансформацию мы наблюдаем в «Оно», следующем тексте, где окончательно переставшее походить на человека создание совокупляется с тараканом, приговаривая сакраментальное «how are you». Эта фраза перетекает в миниатюру «Сморчок», в которой сквозной диалог «Американских рассказов» продолжает медленно мутировать, обрастая новыми бессмысленными щупальцами:

– How are you?

– I am OK.

– Вы профессор русской литературы?

– Yes.

– И я тоже.

– Is it nice weather?

– Погода хорошая.

– Вот встреча коллег!

– I am OK.

<…>

– How are you?

– I am OK.

<…>

– Деньги – это власть. А у меня нет власти.

<…>

– Но я есть, и ты есть – и ведь мы не от денег?

<…>

– How are you?

– I am OK.

– I make money.

– I make love.

– Love is money. Money is love[253].

В этот диалог между неким Сморчком и столь же условным «дегенератом» неожиданно, но закономерно вклинивается упоминание «профессора русской литературы». Думаю, это не только и не столько указание на род деятельности автора, преподававшего в Корнеллском университете, сколько ключ к тому, как читать этот и соседние рассказы. «В „Американском цикле“ Мамлеев часто обращается к английскому языку, чтобы показать жутковатую, картонную сущность американского общения»[254], – замечает по этому поводу исследователь и переводчик Мамлеева с кажущимся в таком контексте невероятным именем Бен Хуйман (Колумбийский университет в городе Нью-Йорк). Очевидно, это так. Но мне в этих «хау а ю» все же видится нечто большее.

Диалог – основа структуры той части русской прозы, которую особенно ценил Юрий Витальевич и достойным продолжателем которой себя видел. На диалогах построены и все его собственные романы, густо населенные философствующими персонажами, которые бесконечно спорят друг с другом. В «Американских рассказах», наоборот, любая коммуникация между персонажами обречена на провал, да они и не предпринимают попыток завязать беседу. Если же это чудо все-таки происходит, то оборачивается пародией на коммуникацию, как в рассказе «Вечная женственность»: