Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

– С Порфирием Ивановым я лично не общался, но мне этот архетип, как мне кажется, понятен, – объясняет Владимир Видеманн. – Он говорил, что он Бог. Он говорил, что он бессмертный, что он никогда не умрет. И люди верили ему. Его божественность была христоверческого или хлыстовского типа. Христос говорил: «Разрушьте сей храм, и я в три дня его воздвигну!» Люди думали, что он говорит про Иерусалимский храм. «Ну как же так? Мы сейчас взорвем его, а как же ты его воздвигнешь? У тебя же не хватит мускульной силы!» Казалось, он городит полный абсурд. А он говорил аллегорически. Так и Иванов говорил: «Мое тело бессмертно!» Но не его бренное тело из костей и мяса бессмертно: бессмертно его небесное, космическое тело. Он не делал разницы между своим физическим и космическим телом. Он говорил: «Я бессмертен». Но бессмертно его «Я», это говорило его высшее «Я». Это говорил Парабрахман его устами, а не вот этот самый Иванов, который родился на Земле, потому что с точки зрения высшего знания, как я его себе представляю, человек, скажем аллегорически, как бы ниспадает из небесного рая, из мира высших божественных сфер – он ниспадает в материю, но это ниспадение не останавливается здесь и теперь, на нашем нынешнем состоянии: оно продолжается после смерти. Ниспадает душа и через транзитные пути задерживается в физическом теле, как мы сейчас, но это только транзит души. И дальше душа продолжает свое падение, свое снижение до самых глубин ада – до дантовского дна. И там на дне она уже обращается, идет обратным путем, если ей квалификация позволит это сделать, и начинается вознесение. Поэтому смерть – это естественное продолжение нашей жизни. И более того, после смерти начинается финальная стадия ниспадения души, а дальше происходит ее вознесение в эмпиреи.

Но возвращаясь к Мамлееву, – вдруг говорит Видеманн, хотя мы беседуем уже почти час, ни разу даже не упомянув Юрия Витальевича. – Я увидел в Мамлееве ясную духовную инспирацию, подозрение. Уже после его смерти я нашел в его рассуждениях про Льва Толстого вопрос о божественности человека, божественном присутствии в самом человеке. И понимание того, что субъектность человека не является субъектностью Бога-творца. Есть исихастское богословие, где целью ставится обожение: мы боги по энергии, но не боги по существу. А тут вопрос Бога по существу. Но это вопрос во многом схоластический, а мистическое решение этих вопросов дает ответы, которые с точки зрения схоластического или рационального воображения не вкладываются, потому что там другие совсем интуиции. Мы во сне можем что-то видеть и что-то понять, а когда мы просыпаемся, мы об этом забываем и не можем разобраться: кажется, ну, какой-то абсурд приснился. Но наша другая, более глубокая, сновидная сущность знает, что это не так. А бодрствующая отчуждена от нее, и она уже этому не верит. Но если человек культивирует внутреннее единство, то он начинает понимать и инспирации сновидной сущности, и той сущности, которая стоит за пределами сновидений в еще более глубоком измерении, как тот же Григорий Палама писал: «Внемли себе. Но всему себе, а не чему-то „да“, чему-то „нет“». То есть надо внять себе как целостной фигуре. Не как фигуре, которая раздирается противоречиями и делит все на добро и зло, на белое и черное, а как фигуре целостной. А как достичь целостности? Вот тут и начинается мистическая практика: специальное дыхание, специальный режим, пост, воздержание, особые упражнения, медитации.

То есть, говоря языком современной науки, нужно научиться оперировать дельта-ритмами мозга. Судя по медицинским материалам, они как раз связывают человеческую психику человека в единую, интегральную фигуру. Эти дельта-ритмы, во-первых, преобладают в глубоком сне, во-вторых, они усиливаются, когда человек постится, занимается воздержанием, находится в состоянии сексуального возбуждения в результате воздержания, когда человек долго молчит. То есть все эти аскетические практики с точки зрения современной нейрофизиологии тоже ведут к усилению дельта-ритмов.

Здесь следует пояснить, почему я не прерываю Видеманна с его монологом, вроде бы не имеющим никакого отношения к теме нашего разговора. Дело в том, что Владимир, осознанно или нет, проговаривает другими словами ровно те же идеи, которыми был одержим поздний Мамлеев. В философских трактатах, к которым Юрий Витальевич относился со всей серьезностью, полагая их главнейшим своим наследием, мы видим не только ультрасолипсические мотивы, о которых говорит Видеманн в своих интерпретациях Григория Паламы, но и мысль о том, что добиться единения с бездной Абсолюта, как выражался Мамлеев, можно через сугубо телесные практики, главнейшей из которых является медитация.