Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

– Пятое. Недавнее двухсотлетие Достоевского стало поводом для власть имущих попытаться реанимировать среди молодежи любовь к «классической литературе». Увы, все усилия оказались напрасны. Молодежь даже не поняла, о чем речь. Шестое. Зато творчество Мамлеева весьма популярно среди молодого поколения. Понятно, что тянутся к его книгам чисто интуитивно, подчас совершенно не понимая их значения и сути. Но то, что Мамлеев волнует сердца лучших из лучших, чудом уцелевших романтиков, говорит само за себя[467].

«Игорь Ильич в своем духе, – подумалось мне на этих словах. – Искушает лестью, как бизнес-коуч среднего пошиба или основатель небольшой секты. Фокус вроде бы прекрасно известный и многократно разоблаченный, но, как ни странно, работающий безотказно, словно печь для кремации ампутированных конечностей».

На этом Дудинский останавливать не собирался:

– Для обывателей люди элиты с их черным романтизмом и смакованием загробных пространств – те же мертвецы. Непонятные и пугающие. «Мы – мертвецы, и в этом наша тайна. Мы мертвецы – и в этом наша сила». Вот какие песни распевало ближайшее окружение молодого Мамлеева. Десятое. Мамлеев на сегодня единственный по-настоящему элитарный автор, который рассказывает о самом важном. Все остальные пережевывают давно известное и потерявшее смысл. Мамлеев – индикатор элитарности, пароль, тайный знак, по которому люди элиты узнают друг друга – причем подчас даже бессознательно, руководствуясь шестым чувством. Одиннадцать. Лично я познакомился с самыми элитарными людьми именно благодаря их интересу к Мамлееву. Причем процесс продолжается, охватывая все более молодые поколения. Двенадцать. Элитой вправе считать себя не те, кто использует знания о человеческой природе, чтобы манипулировать оболваненным социумом в своих интересах. Нет. Принадлежность к элите определяется стремлением к запредельному, к тому, что находится по ту сторону реальности и реализма. Элитарный человек неутомим и ненасытен. Он с жадным интересом преодолевает все новые и новые пласты потустороннего, пребывая в вечном поиске своего голубого цветка, растущего Бог весть где среди бескрайних просторов вселенной духа. Он тот, кто заглянул в бездну мирового духа, восхитился бесчисленным множеством открывшихся миров и их обитателей и уже не в силах остановиться[468]. Подождите вы, у меня тут немного осталось…

Последняя реплика Дудинского была обращена к Шаргунову – Игорь Ильич боковым зрением заметил, как тот ехидно постукивает пальцем по часам.

– Не знаете, сколько у него еще тезисов? – спросила у меня женщина, стоявшая рядом в платье. В голосе ее чувствовалась скрытая надежда: – Не знаете, сколько осталось?

Я знал.

Тезисов Игорь Ильич набросал двадцать восемь штук, о чем я тут же и сообщил соседке, которая от этого известия приуныла – к моему свирепому наслаждению.

– Двадцать семь. Увы, наша православная церковь запрещает не только вглядываться, а даже заглядывать в бездну. Для сегодняшнего священноначалия любые метафизические поиски – ересь, которая подлежит осуждению. А как быть с любопытной и любознательной молодежью? Как ей запретишь изобретать новые – пусть даже персональные – религии? Нам не дано знать, в каком облике, кому и когда является его личный Спаситель. Двадцать восемь. Как бы там ни было, тема Мамлеева неисчерпаема как вселенная духа. Да и в облике Юрия Витальевича было столько по-нездешнему светлого, божественного, что его собеседников не покидало чувство, что они беседуют если не с самим воплощением Абсолюта, то уж точно с его посланцем и представителем. И хотя есть много о чем вспомнить в славный юбилей, нужно когда-то поставить точку. Читайте Мамлеева – учитесь плавать! Ведь бездна – тот же океан. Только очень большой[469].

Дудинский закончил, но уходить не стал. Вместо этого он остался сидеть на своем стульчике и перечитывать глазами то, что только что зачитал вслух. На это, впрочем, никто не обратил внимания, потому что микрофон у Игоря Ильича ловко и практически нежно отнял следующий оратор.