Отец и сын (сборник)

Касьянов промолчал. Трудно было в таком положении говорить какие-нибудь слова утешения. Все переминались, судорожно позевывая, смотрели на широкую, черную от углей поляну, дымившуюся кое-где из подземелья не погасшими еще корневищами.

— Подпоручик Ведерников, — вдруг строго сказал Касьянов, — бабу из коммуны найти и сейчас же расстрелять.

— Слушаюсь! — сдавленным голосом произнес Ведерников. Он изменился в лице, однако пристукнул каблуками и ощупал пистолет, оттопыривший карман простенького, в серую полоску пиджака.

И тут в разговор вмешалась Устиньюшка. Поохивая, она сообщила, что ту, привезенную господином Ведерниковым, бог уже наказал. На ложбине, где раньше была заимка, она видела ее ногу, оторванную и искореженную. Видимо, коммунарка проклятая попала под взрыв порохового склада.

— Собаке — собачья смерть! — произнес Порфирий Игнатьевич и торопливо, с истинным удовольствием перекрестился.

— Вот они какие! Ради своего дела собственной жизни не щадят! И только одно смирит их с нами — смерть! — Касьянов сжал кулак и потряс им, и все покосились на него с затаенным страхом, чувствуя, что полковник опьянен кровью коммунаров.

С особенной боязнью смотрел на него Ведерников, и в своих опасениях он не ошибся.

— Подпоручик Ведерников за свое легкомыслие заслуживает расстрела, — сказал Касьянов и надолго замолчал. Ведерников побледнел как стена, но Касьянов продолжал: — Однако, братья, нам предстоит еще борьба, и он искупит свою вину отвагой.

Касьянов подал руку Ведерникову, а тот снова пристукнул каблуком и почтительно склонил голову.

— Вот как, Порфирий Игнатьевич, на войне, — повернулся Касьянов к Исаеву. — Думали погулять у тебя по случаю успеха, а вышло… что и поужинать нечем.

Но поужинать у Исаева все-таки было чем. Огонь прошелся по земле, а у Порфирия Игнатьевича немало хранилось добра в погребах. Живя с остяками на ножах, он всегда побаивался их мести, прятал свой достаток подальше. Был у него на противоположном берегу, на гриве, поросшей сосновым лесом, в окружении лугов, и новый пятистенный дом, в котором в пору сенокоса жили приезжавшие из Каргасока и Югина поденщики, но тащить туда офицеров Исаев не захотел. Там же, на лугах, нагуливало жир и мясо стадо нетелей и бычков.

«На прощанье последнее зачистят», — думал он об офицерах. И как ни велики были его потери, жить нужно было. Гости его не только ради себя там, на Белом яру, старались, от их ненависти к коммунистам была прямая выгода и ему. Он превозмог свое горе, решил пригасить его хлопотами. К тому же офицеры торопились, им некогда было сочувствовать ему без конца. Да и задерживать их после того, что только что случилось в коммуне, не входило в его расчеты. Пусть себе едут куда знают!

— Пойдем-ка, Устиньюшка, пошаримся в погребе, может быть, что и найдем на варево. А вы тем временем, господа, костер налаживайте, — сказал слабым голосом Порфирий Игнатьевич и, постаревший сразу лет на десять, согнувшийся, зашаркал к пепелищу. Но, сделав два-три шага, он остановился, спросил жену, шедшую вслед за ним:

— А где же девчонка, Устиньюшка? Она, неразумная, не сгорела у тебя?

То ли от всех переживаний, отбивших ей память, или по какой-то затаенной бабьей хитрости Устиньюшка всплеснула руками.

— Ой, Порфиша, золотой мой, где же она в самом-то деле? Тут она была, тут! Дом стал заниматься — она к скоту бросилась, коров и коней выпустила. Слава богу, все до едина уцелели. Может быть, она со скотом, под яром?

— Надюха! Надюха! — раза два крикнул Исаев, но на его зов никто не откликнулся.

Надюшка сидела в своей норе затаив дыхание и почти все видела и слышала из того, что происходило сейчас на берегу. «Значит, кони и коровы сами ворота выломали», — догадалась она.

Офицеры тоже обеспокоились исчезновением внучки хозяина. Они разошлись в разные стороны по яру, но вернулись ни с чем.

— От страха могла и сгореть. Совсем ведь еще дитя! — воскликнул Касьянов со вздохом.

Надюшка с первого взгляда определила, что очкастый Касьянов есть самый главный и самый безжалостный убийца, и эти слова о ней, произнесенные с оттенком жалости, перевернули ей всю душу. Дав себе слово просидеть в норе до той самой поры, пока не сгинут с глаз эти люди-звери, она с большим трудом сдержалась, чтобы не выскочить и не крикнуть ему в лицо, как она ненавидит всех их.

Но вскоре о Надюшке забыли. Исаев добыл из потайных погребов четверть водки, лопатку вяленого лосевого мяса, соленую рыбу. Уцелела от пожара и кухонная утварь. На жарком костре Устиньюшка быстро обжарила мясо и, нарезав его крупными ломтями, подала гостям.

Все быстро опьянели и говорили громко, наперебой. Надюшка вылезла из своей норы и вслушивалась в разговор пьяных. Ей очень хотелось по какому-нибудь слову или по обрывку разговора узнать, что же произошло в коммуне, удалось ли офицерам перебить коммунаров и остался ли в живых Алешка. Но офицеры говорили обо всем на свете, не упомянув ни разу о событиях истекшего дня. Можно было подумать, что так и сидят они тут, на берегу, с самого утра, никуда не отлучаясь.