Отец и сын (сборник)

— А по чьему решению все это сделать, Митяй? Даже до губисполкома неделя пути. Да и вряд ли губисполком сам пойдет на такие меры. Будет испрашивать центр, — Бастрыков посмотрел на Митяя с укором, подумал: «Горяч ты, как огонь, дружище, а только пойми: огонь слепой, он сжигает и хлам, и доброе дерево».

— По чьему решению? — возвысил голос Митяй, поблескивая при свете костра возбужденными глазами. — По общественному приговору коммуны. Каждый подпишет! Советская власть — власть народа. И никто, ни один трудовой человек нас за это не осудит.

— Нет, братуха, это не власть, а произвол, — твердо сказал Бастрыков. — Во время войны мы расстреляли Луку Твердохлебова, мы отомстили ему по законам войны. А теперь войны нету… она отодвинулась на Дальний Восток. Кто же нас одобрит за такие дела?

— Остяки, Митяй, не захотят сселяться в Маргино. Чуть их тронь — разбегутся по тайге. Они волю любят! — вступил в разговор молчаливый Тереха.

— Никак нам нельзя послушаться тебя, Митяй, — снова заговорил Бастрыков. — Ленин без устали твердит: советская власть — власть с законом. Ничего не делайте без закона. Беззаконие погубит революцию. Ты подумай, Митяй, что будет, если в каждом селе, в каждом городе, в каждой коммуне начнут устанавливать свои законы? Будет беда, неразбериха, начнется потасовка…

— Враг не спрашивает, Роман, есть закон или нет, а лупит нас, когда ему выгодно. А мы что должны делать? Молчать? — не сдавался Митяй.

— Зачем молчать? Отвечать врагу по нашему закону. Пусть знает: советская власть ни на шаг не отступит от закона, а закон у нее как штык — в сторону не согнешь. — Бастрыков вытянул свой долгий указательный палец и строго покачал им, как бы изображая этим незыблемость и штыка и закона.

Всю ночь просидели партийцы у костра, спорили, слушали друг друга и снова спорили. Уже перед рассветом единодушно порешили на одном: отправить Тереху в Парабель в волостной комитет партии с письмом. Пусть волком, если его власти недостаточно, сам попросит разрешения у губернских властей на экспроприацию хозяйства Порфирия Исаева. А его самого давно пора отдать под суд. Долголетний эксплуататор населения и богатств Васюгана, ростовщик, злостный нарушитель советского закона, прячущий недозволенное оружие, Исаев заслуживает строгого наказания.

И Бастрыков, и Митяй, и Васюха понимали, что Тереха Черемисин для роли посыльного партячейки мало подходил. Ведь нужно было не просто передать письмо — при необходимости требовалось и словом защитить предложения партийной ячейки, добиться, чтобы волком дал им незамедлительный ход. Тереха был мужик молчаливый, замкнутый, застенчивый, косноязычный, да к тому же еще и неразвитый. Но никто другой из партийцев, кроме Терехи, отлучиться сейчас из коммуны не мог. Как бы ни складывалась судьба Исаева, какие бы решения ни были приняты в отношении его хозяйства, рассуждали Бастрыков, Митяй и Васюха, самое главное для коммуны — не упустить летнее время и закрепиться на Белом яру. Если будут построены дома, раскорчеван лес и засеяны озимые, заготовлены корма скоту, то, как бы Порфишка ни хитрил и ни подличал, он не осилит коммуны.

Прикорнув на часок в шалашах, партийцы поднялись вместе со всеми и, делая вид, будто проспали ночь напролет, отправились на работу. Остался у шалашей один Бастрыков. Отъезд Терехи был намечен на следующее утро. Бастрыков обязан был подготовить к этому времени протокол партийного собрания и письмо волостному комитету партии. Многое умел Бастрыков делать быстро и сноровисто, но перед чистым листом бумаги всегда терялся и мучился. В трехклассной церковноприходской школе, которую он когда-то кончил, писарей не готовили.

Тереха уехал на рассвете, когда все еще спали. Путь предстоял неблизкий — сутки по Васюгану, двое суток по Оби. Проводить его вышли Бастрыков и Лукерья. Бастрыков махнул на прощание рукой, вдогонку громко сказал:

— Ты там, Тереша, больше про нашу жизнь рассказывай. Пусть знают везде люди, как живем мы на свете.

Тереха повернул голову, молча улыбнулся в окладистую русую бородку. Лукерья засмеялась, но Тереха уже не слышал ее смешка.

— Нашел кому, Роман, такое дело поручить, — воскликнула Лукерья. — Да он мне не научился больше трех слов говорить, а ты: «Пусть знают люди…»

Бастрыков только вздохнул. «А все-таки стоило мне поехать самому. За восемь дней ничего бы тут без меня не случилось», — подумал он, но сразу же промелькнуло в голове: «Нет, покидать мне коммуну ни на один день нельзя. Да и неизвестно, на месте ли волком. Может быть, колесят товарищи из волкома по всей обширной округе. Пришлось бы ждать их неделю-другую».

Бастрыков и Лукерья дождались, когда обласок с Терехой скрылся за изгибом реки, и направились к шалашам.

— Досыпать пойдем, Лукерья, или как? — шутливо спросил Бастрыков.

— Мне пора к печке, Роман, а ты иди поспи. У тебя вон глаза ввалились. Доведешь себя с этой коммуной до чахотки. — Лукерья посмотрела на Бастрыкова дружелюбно и заботливо.

— Ну ничего, Луша, живы будем — не помрем, — усмехнулся Бастрыков.