Отец и сын

Гнусу в тот год было густо, хоть лопатой отбивайся. Как-то раз утром сижу под куривом, сеть чиню. Слышу: утки с испугом взлетели. Кто же, думаю, их вспугнул? Уж не медведь ли с того берега вплавь отправился? Заторопился я к берегу. Вижу — плывут в двух обласках люди. В одном — двое, в другом — трое. Вот подплыли к моим сетям, начали выбирать рыбу. Я глазам не верю, не бывает у нас так. Если хочешь рыбы — попроси, отказу не будет. Я закричал: «Нельзя! Подворачивай, гостем будешь!» Они вроде оробели, но сеть не бросили. Когда я заругался, один поднял винтовку, погрозил мне. Потом они засмеялись, поплыли дальше. Больше этих людей я не видел. Ну а вскорости слух пошел: «Партячейку убили, коммуна снялась, ушла. Голову ей срубили».

— А русские эти люди были или, может быть, остяки? — спросил Скобеев, переглядываясь то с Лаврухой, то с Алешкой.

— Русские! И русские не наши, не нарымские. Видать, из других краев.

— А как ты узнал, что не нарымские? — с недоверием спросил Скобеев.

— А так. Наш житель веслом гребет отменно от других. Часто-часто, и весло у него как пришито к борту. А житель других мест сколько гребет, столько и правит веслом, закидывает его вот этак, от себя подальше.

— А ведь в самом деле, отец. Я тоже примечал это, — вступил в разговор Еремеич.

Юван оценил слова Еремеича, закивал головой, весело сказал:

— Чтобы на обласке по-нашему ездить, надо обвыкнуть, вырасти на нем. Необвыкшего человека хоть где узнаю.

— И говоришь, которые вынули у тебя из сетей рыбу, не из этих мест были? — стараясь преодолеть какие-то свои сомнения, вернулся к прежнему Скобеев.

— А это уж так — не из наших, — с усмешкой ответил старик.

— А еще какие-нибудь приметы были, что люди не наши? — не отступал от расспросов Скобеев.

Юван молчал, чмокая, сосал чубук трубки. Вдруг встрепенулся весь, с твердостью в голосе сказал:

— Были!

— Какие же? — Скобеев смотрел на старика в упор, боясь моргнуть.

— А вишь какие. Тот, с обласка, грозил мне винтовкой. А у наших, у нарымских, откуда могут быть винтовки?

— А ты насчет винтовки не ошибся, отец? Мог и просто ружье принять за винтовку.

Юван даже обиделся на такие слова Скобеева.

— Да, я что, слепой! Ты, может, большой начальник, сам плохо видишь? Ну-ка, что вон там, на сосне, чернеет?

— Где? Укажи точнее, — немного растерялся Скобеев.

— Вон на той стороне реки, на мысочке. Третья сосна справа.

— Ничего там не чернеет. Тебе кажется, отец.

— Нет, чернеет, большой начальник. Птица сидит. Постой, разгляжу: беркут или глухарь. — Юван прищурился, приложил ладони к глазам. — Глухарь!

Лавруха, Еремеич, Алешка принялись с азартом рассматривать третью сосну справа.

— Ничего там нет, — сказал Лавруха.

— По-моему, птичье гнездо.

— Нет, Еремеич. Скорее какой-то нарост. А сейчас я принесу бинокль, — вставая, сказал Алешка.

— Постой, паря, я докажу. — Юван взял свое ружье, выстрелил в небо, и все увидели, как над сосной, размахнув саженные крылья, взмыла огромная птица.

— Глухарь! — в один голос крикнули Скобеев и Лавруха.

— Ну вот, большой начальник. Знай, как Юван все примечает! — Старик весело рассмеялся, его и без того широконький нос расплылся на скуластом плоском лице.

— Хорошо, отец! Ты и молодых заткнешь за пояс, — похвалил старика Скобеев.

— Как же иначе? Нельзя остяку-ханту без глаз. Ничего не добудешь, — просто, без всякой похвальбы сказал Юван.

— А как, по-твоему, отец, с чьей подмогой эти, которые рыбу у тебя вынули из сетей, сотворили черное дело? — допытывался Скобеев.

— С Порфишкиной. От него все беды случались на Васюгане. Если хочешь правду узнать, большой начальник, тут ее ищи.

— А ваши не злились на коммуну? Не могли они озлобиться за то, что коммуна на хорошие угодья села?

— Порфишкина эта уловка. От себя отводил. И отвел-таки! Замазал парабельским начальникам глаза. Остяк и при царе на русского не подымал руку, а при советской власти и подавно. Коммуна никого не угнетала, она Ёське хлеб дала, припас дала. За что же на нее нападать? Сам посуди!

До полудня Юван сидел у костра. Он еще не вступил в артель, сомнения обуревали его, и он не скрывал своих сомнений.

— Без артели плохо, с артелью тоже несладко, — делился своими раздумьями Юван.

— Почему, отец? В артели легче будет жить. Крупные ловушки начнете заводить, новые угодья осваивать. А мало-помалу катера у вас появятся, моторы. Одному-то разве под силу такое? И на купчиков больше надеяться нельзя. Время Порфишки кончилось, — убеждал его Скобеев.

— Так-то оно так, большой начальник, а только артель для меня — чистый убыток. Добываю я больше всех, а получать буду вровень с другими.

— Э, так не годится, товарищ Юван. Раз больше добыл, больше и от артели получай.

— Так-то бы подошло. А только у наших в артели все поровну дают. Плохие охотники верх взяли. За спиной у других жить хотят.

— Наладится, отец! Трудно с первого дня на новую жизнь перейти так, чтоб ни сучка ни задоринки не было.

— Не ладное это дело — за лодырей промышлять, — стоял на своем Юван.