Отец Горио

— Да, я твой отец! О, я настоящий отец. Пусть этот негодяй вельможа не притесняет мою дочь. Проклятье! Я не знаю, что течет у меня в жилах. В них кровь тигра, мне хочется растерзать ваших мужей. Дети мои! Так вот какая у вас жизнь! Мне она смерть… Что с вами станется, когда меня не будет? Отцы должны жить, пока живы у них дети. Боже, как плохо ты устроил мир! А еще говорят, что у тебя есть сын. Тебе бы следовало избавить нас от мук наших детей. Милые мои ангелочки, чего уж тут! Ведь тем, что вы пришли ко мне, я обязан только вашим горестям. От вас я ничего не вижу, кроме ваших слез. Ну, что ж! Да, да, я знаю, вы любите меня. Приходите, приходите поплакаться ко мне. Сердце мое обширно — все вместит. Вы можете рвать его на части, каждый кусок превратится в отцовское сердце. Я бы хотел взять на себя ваши тяготы, страдать вместо вас. А ведь вы были счастливы, когда были маленькими.

— Только в ту пору нам и было хорошо, — заметила Дельфина. — Где те времена, когда мы играли в большом амбаре и скатывались вниз с груды мешков?!

— Папа, это еще не все, — сказала графиня на ухо отцу. Горио даже подскочил. — За бриллианты не дали ста тысяч. Максима все еще привлекают к суду. Нам еще нужно уплатить двенадцать тысяч франков. Он обещал мне образумиться, бросить игру. Мне не осталось больше ничего, кроме его любви, я слишком дорого заплатила за нее, — если уйдет она, я умру. Я пожертвовала ему всем: честью, состоянием, покоем и детьми. О, верните хотя бы одному ему свободу, честное имя, чтобы он мог остаться в обществе, где он сумеет создать себе положение. Теперь у него есть долг передо мной не только за собственное счастье, у нас с ним есть дети, и они окажутся без состояния. Все погибнет, если его посадят в Сент-Пелажи.[78]

— Нет денег у меня, Нази. Больше ничего, ничего! Это конец мира. Да, мир скоро рухнет — иначе быть не может! Идите же, спасайтесь, пока есть время! Да-а! Ведь у меня еще остались серебряные пряжки, шесть столовых приборов, те самые, что я купил впервые в жизни! А что еще? Только пожизненная рента в тысячу двести франков.

— Что же вы сделали с вашей бессрочной рентой?

— Я продал ее, а себе оставил на свои нужды только этот маленький доход. Мне были необходимы двенадцать тысяч, чтобы устроить квартиру для Фифины.

— Как, Дельфина? У тебя в доме? — спросила г-жа де Ресто свою сестру.

— Не все ли равно где? Двенадцать тысяч франков уже истрачены, возразил папаша Горио.

— Догадываясь, — заметила графиня. — Для господина Растиньяка! Несчастная Дельфина, остановись! Ты видишь, до чего дошла я.

— Дорогая, господин Растиньяк не из тех молодых людей, что разоряют своих любовниц.

— Спасибо, Дельфина, в моем тяжком положении я ожидала от тебя лучшего. Но ты никогда не любила меня.

— Нет, Нази, она тебя любит, — воскликнул папаша Горио, — и только что сказала мне об этом. Мы говорили о тебе, и она уверяла, что ты красавица, а она сама только хорошенькая.

— У ней бездушная красота, — заметила графиня.

— Хотя бы и так, — возразила Дельфина покраснев. — А как относилась ко мне ты? Ты отрекалась от меня, ты постаралась закрыть мне доступ во все дома, куда хотелось мне попасть, вообще ты не упускала ни одного случая сделать мне неприятность. Разве я приходила сюда, как ты, затем, чтобы вытягивать от отца тысячу за тысячей все его деньги? Разве я довела его до такого положения? Это дело твоих рук, сестрица! Я виделась с отцом, когда только могла, не выгоняла его из своего дома, не приходила лизать ему руки, когда он оказывался нужен. Я даже не знала, что эти двенадцать тысяч франков он истратил для меня: как тебе известно, в денежных делах я люблю порядок. А если папа и делал мне подарки, то я никогда их не выпрашивала.

— Тебе больше посчастливилось, чем мне: господин де Марсе богат, и кое-что об этом тебе известно. Ты всегда была презренной, как золото. Прощайте, у меня нет ни сестры, ни…

— Замолчи, Нази! — крикнул папаша Горио.

— Только такая сестра, как ты, может повторять то, чему никто не верит. Ты нравственный урод, — ответила Дельфина.

— Дети, дети мои, замолчите, или я здесь, при вас, покончу с собой.

— Слушай, Нази, прощаю тебе, ты несчастна, — говорила Дельфина. — Но я лучше тебя. Сказать мне то, что ты сказала, да еще в ту минуту, когда я была готова на все, чтобы помочь тебе, — даже пойти в спальню к моему мужу, чего я не сделала бы ни ради себя самой, ни ради… это достойное продолжение тех неприятностей, каких ты мне наделала за последние девять лет.

— Дети мои, дети, обнимитесь! — упрашивал отец. — Вы обе ангелы.

— Нет, оставьте меня! — крикнула графиня, когда Горио взял ее за руку, и увернулась от отцовского объятия. — У ней меньше жалости ко мне, чем у моего мужа. Можно подумать, что она олицетворение добродетели!

— Пусть сплетничают, будто я должна господину де Марсе: по-моему, это лучше, чем признаться, что господин де Трай стóит тебе более ста тысяч, ответила г-жа де Нусинген.

— Дельфина! — крикнула графиня, подступая к сестре.

— Я говорю тебе правду, а ты клевещешь на меня, — холодно сказала баронесса.

— Дельфина, ты…