Отдаешь навсегда

Посадив хлебы, тетя Окся никогда не открывала зря заслонку, не заглядывала, как они там пекутся: словно каким-то десятым чувством она узнавала, когда их в самый раз доставать. И доставала, осторожно поддевая лопатой, и укладывала на стол, и смазывала поджаристые корочки растопленным маслом, и накрывала белым ручником — остывать, и такой от них дух шел по всему дому, что у нас с Егоркой и Ленкой, Оксиными близнецами, слюнки текли, и мы вертелись, норовя отщипнуть кусочек горяченького, а она отгоняла нас.

Однажды мы здорово надоели тете Оксе, и она, чтоб отвязаться, отрезала нам по ломтю хлеба прошлой выпечки — еще с полбулки хлеба лежало в резной деревянной хлебнице, и вовсе он был не черствым: нормальный пшеничный хлеб…

— Вот еще! — фыркнул я и кинул свой ломоть в угол. — Я свежего хочу.

Она была всегда такая ласковая, тетя Окся, и добрая — сажала меня есть со своими детьми и ничем не обносила: ни кружкой молока, ни пышкой, ни гусиным пупком, — а тут вдруг почернела и сдавленно крикнула:

— Сейчас же подними!

И когда я, перепуганный, растерянный, готовый вот-вот разреветься, поднял этот ломоть — нашла из-за чего кричать, жадина, вон сколько хлеба напекла! — она взяла его у меня из рук, сдула соринки и положила в хлебницу.

— Нельзя, Саша, хлеб кидать, — глухо сказала тетя Окся. — Хлеб свят, он нашим потом полит. Как бы нам эти куски скоро искать не пришлось.

…Весной сорок третьего, когда еще не выросли лебеда и крапива, а сусликов мы уже почти всех выловили и перебили ворон и воробьев, когда тетя Окся выскребла из ларя последнюю горстку зерна пополам с мышиным пометом, а норму на бригадном стане снизили до трехсот граммов — экономили, чтоб было чем поддержать людей на посевной, — мне часто снился тот ломоть белого пшеничного хлеба, ноздреватого, будто в оспинках, со светло-коричневой корочкой. Довоенные пирожные не снились, я даже забыл, как они выглядели, и булки не снились — а сколько когда-то булок было в нашей булочной: и русских, и французских, и сдобных, и слоеных, и ватрушек… — а тот ломоть хлеба снился.

Он и теперь иногда снится мне. А какая тому причина?

55

Вскоре после того, как нас навестили Лидины родители, меня остановила во дворе Клавдия Францевна. Я нес из сарая ведерко брикета: с некоторых пор Валя перестала топить у меня, и я кочегарил сам. Сухо поздоровавшись, хозяйка спросила:

— Не будете ли вы, Сашенька, любезны объяснить мне, по какому» праву вы начали пускать в мою квартиру квартирантов?

Я опустил ведерко с брикетом на дорожку и улыбнулся.

— Да что вы, Клавдия Францевна, какая же это квартирантка? Это Лида Ракова, моя жена. Вы ведь ее знаете.

Мои слова, кажется, поразили Клавдию Францевну, она даже рот закрыла, а я уже давно заметил, что делала она это лишь в минуты сильного душевного волнения.

— Ваша жена! — воскликнула она. — Не морочьте мне голову, Сашенька. Если мне не изменяет память, совсем недавно мы вместе с вами были на свадьбе у моего племянника, и там он называл эту особу своей женой. Не слишком ли много у нее мужей?!

— Клавдия Францевна, вы прекрасно знаете, что Лида ушла от Кости, — резко ответил я. — Мне вовсе не хочется обсуждать с вами, почему это случилось. Теперь она моя жена, думаю, для вас этого достаточно. Если вам больше нечего сказать, я, с вашего разрешения, пойду топить печь.

— Нет, как вам это нравится! — всплеснула она рука ми. — Мне нечего сказать!.. У меня есть много чего сказать, Сашенька, очень много, и вам придется меня выслушать.

— Что ж, — вздохнул я, — валяйте.

— «Валяйте»… А я вас считала интеллигентом, Сашенька… Да… Начнем с того, что я по рекомендации Костика сдала вам квартиру. Заметьте, не комнату, а отдельную квартиру. Вам одному, одинокому студенту…

— А что изменилось оттого, что нас стало двое? — перебил я ее. — Мы же не требуем дополнительной площади, нам вполне хватает той, что есть.

— Замечательно! Спасибо вам, Сашенька, вы очень добры! Вы женились — на здоровье, но почему отдуваться за это должна я?…

— Ничего не понимаю, — пожал я плечами. — За квартиру я плачу аккуратно, мы не собираемся поджигать ее, Ломать стены, взрывать пол… Да вы таких хороших квартирантов днем с огнем не найдете!

— Мне больше не нужны квартиранты! — Клавдия Францевна уперла руки в бока и шмыгнула носом — Во всяком (Случае, такие, как вы! Хорошенькое дело! Если бы я хотела пустить семью, я получала бы за эту квартиру сорок рублей в месяц, а не ваших несчастных пятнадцать… — Я все понял, Клавдия Францевна, — с трудом сдерживаясь, чтоб не послать ее ко всем чертям, ответил я. — С апреля я буду платить вам не пятнадцать, а двадцать рублей в месяц. Извините, больше не могу.

— Вы ничего не поняли, Сашенька. Дело тут не в деньгах…

— Повторяю. Больше я не дам ни гроша, у меня деньги в огороде не растут.