От составителя

Повесть «Диктатор Пётр», подобно «Похождениям Невзорова», рассказывает о судьбе тех, кого в послереволюционной России называли «бывшими». Но если у Толстого калейдоскопическая смена мест действия, лиц, событий, то в повести Никандрова время как бы остановилось. Место действия — квартира. Событие одно — приезд в Крым столичных родственников, которые привезли продукты. Вокруг них, продуктов питания, вертится, по существу, всё: мысли и поступки, радости и горести, заботы взрослых и фантазии детей. С крика несчастного хозяина дома: «Опять проворонили!» — начинается это трагикомическое повествование об исчезновении, истаивании личности.

Но не о голоде. Да, бывший литератор стеснён, неимущ, не может питаться, как привык. За его плечами, судя по всему, голод, холод, унижения выселений, эвакуации — все те события, которые привели его сюда, в Крым, чтобы закончить дни свои безумным криком: «Дом в опасности! Война семьи со смертью продолжается!» Петра должно быть жалко, но большей частью он противен. В чём же дело?

Насмешка писателя над несчастным Петром вызвана несоответствием положения Петра тому, как он это положение осознаёт. Положение — неудобства, лишения, пусть драмы — для него превращается в положение трагическое, и это вызывает протест мужественно настроенного автора. Да, Петру несладко, но юродствовать, уродуя детей, доводя до исступления близких женщин… Ничего, кроме презрения, поведение домашнего диктатора Петра вызвать не может. И это как бы заслоняет действительный драматизм его положения.

Можно прочитать повесть и так: вот до чего довели человека. Был литератор, жил, работал, а превратился в кухонного тирана. Основания и для такого толкования, притом объективные, имеются. И всё-таки Николай Никандров не столько жалел, сколько осуждал своего героя, и потому о былой его значимости думаешь самгинской фразой: а был ли мальчик?

Была ли личность, если так без остатка размазалась по собственным страданиям? Да и страдания ли это? Ведь подобное сравнивают с подобным. Кто из честных людей в ту эпоху веселился, благодушествовал, был вполне сыт?

«Высмеять профессиональных страдальцев — вот хорошее дело, дорогой Михаил Михайлович,— писал М. Горький М. Зощенко,— высмеять человека, который, обнимая любимую женщину и уколов палец булавкой, уничтожает болью укола любовь свою, человека, который восхищался могучей красотой Кавказа до поры, пока не ушиб о камень на дороге большой палец на ноге — и проклял „уродливое нагромождение чудовищных камней“,— высмеять всех, кого идиотские мелочи и неудобства личной жизни настраивают враждебно к миру».

Нельзя не обратить внимания на редкое чувство смешного у этого писателя. Об этом писал ещё А. И. Куприн: «У него кроме всех достоинств ещё одно большое: есть юмор — хороший здоровый юмор, а сейчас это очень большая редкость». Мастерски он использует какую-нибудь пустячную, не таящую в себе, казалось бы, никаких возможностей, ситуацию и достигает поразительного эффекта.

Думается, открытие Николая Никандрова для широкого читателя ещё впереди.

3

После повестей «Наровчатская хроника» и «Трансвааль», написанных в одном, 1925 году, Константин Федин никогда уж не обращался к сатире.

Были тому причины и объективные. Федин, подобно другим писателям, начинавшим в 20‑е годы, был поначалу внутренне раскрепощён, и естественно, что гражданское чувство приводило его к сатирическому пафосу отрицания, а художественные поиски — к попыткам освоения различных жанров. Последующие десятилетия смеяться отучали. Забегая вперёд, скажем, что и Платонов уже не писал в жанре сатиры. Ильф и Петров до смерти Ильфа после двух блестящих сатирических книг успели написать книгу об Америке, и даже Зощенко стал искать себя совсем в иной области, что, впрочем, не уберегло его от верховного гнева.

«Наровчатская хроника» воспринималась при появлении в естественном ряду других произведений. Российский быт, российская глухомань — и революция, столкновение этих двух сил вызвало к жизни многие страницы творчества Л. Леонова, Б. Пильняка, В. Шишкова, В. Иванова.

Стилизованная форма записок персонажа также характерна для молодых писателей тех лет, настойчиво искавших стиля на различных лексических и интонационных путях. Так называемая орнаментальная проза вела родословную от Лескова, подправленного, увы, не лучшим образом, Замятиным и Ремизовым.