От рук художества своего

Художники Возрождения стремились по-новому передать человека в единстве с его окружением, и Растрелли открыл единство своих дворцов с самой Россией, которая была лучшей и достойной оправой его творений. Но она умела проявлять странное равнодушие к гению. Обер-архитектор и генерал-майор оказался вдруг ненужным: от работ он был отстранен. Закат дней его был печален, и местонахождение могилы Растрелли — неведомо. Гений, построивший дворцы счастья, пропал без вести…

Наступит день, и Великий архитектор будет всматриваться в морозную даль почти слепыми глазами и твердить:

— Мои дворцы, мои дворцы…

А они переживут время, потому что над ними трудилась, напрягалась и рвалась чистая святая душа.

Глава вторая Впереди — счастье

росветлел лес, и на маленьких озерках захлопотали утки, перевертываясь в воде вверх задом. Чистым изумрудом засверкали на атласном солнышке гладкие шеи молодых селезней. Все это было частью мироздания, встречающей каждый день как праздник. Выбились на парковых газонах первые травы, и такие крепчайшие запахи разбрызнулись — сосновые, влажные, бодрые, что могли любое сердце, любую душу всколыхнуть, успокоить.

Небеса источали покой и мягкую тишину.

В природе, казалось, установилась божья благодать, только вот санкт-петербургский климат… Кто к нему может привыкнуть? В мае возьмут и подуют ни с того ни с сего холодные ветра — и сразу наступит настоящий ноябрь. Дни станут ясными и холодными, а жизнь в такие дни — трезвой и беспощадной. Засвистит, закрутит ветер, завоет, в Неву слетят целые охапки только что народившихся нежнозеленых листочков.

Вдоль по набережной Адмиралтейской стороны стоят дворцы. Когда начинали строить город, предполагали, что он будет деревянный, — лес-то ведь под рукой. И наставили, нарубили деревянные дома с башенками — все-таки Европа. Но время шло, понаехали архитекторы — итальянские, немецкие, французские, голландские, — и в ход пошел кирпич, гранит, камень. Многие из приезжих не выдерживали тягот и бед российских — на кого хворь нападала, на кого тоска, трудно было усвоить здешнее обыкновение относиться к художнику с полнейшим равнодушием к его повседневной жизни. Конечно, были среди приезжих и люди выносливые, терпячие — они страдали, сносили нужды, держались, работали, надеясь на лучшее, не из кротости и смиренья, а потому что не иссякало в них мужество, не избывала сила духа. Такие были уверены, что за терпенье дает бог спасенье. Потому и прижились они, навсегда остались в России, считая ее второй родиной.

А слишком запальчивые, требовательные, непостоянные притерпеться не могли, под любым предлогом они стремились отделаться и бежали из города без оглядки.

Но начатое уже было не остановить.

Еще с Петра, влюбленного в свой парадиз, принято было и узаконено денег на строительство города не жалеть. Потому и ехали в Петербург знаменитости из разных углов Европы.

Заправлял строительством начальник Канцелярии от строений Ульян Акимович Синявин — солидный, сиятельный мужчина. Его энергия и редкий талант упорства премного способствовали возведенью фортификаций, дворцов, церквей, палат и вообще украшению русской столицы.

Главным же в этих делах был неистовый и благородный мастер, не щадящий себя подвижник, человек талантливый и разносторонний, архитектор Варфоломей Растрелли.

Как он оказался при российском дворе, почему остался в России вплоть до своей смерти, став величайшим русским зодчим, творцом неувядаемых шедевров архитектуры, — об этом будет рассказано. Но возьмем на заметку одно соображенье: давно известно, что поденщики ничем не гнушаются, а душа истинного художника жгуче стремится к честности — без этого она мертвеет, ссыхается и пропадает Живший намного позднее, но такой же, как и Растрелли, одержимый искусством мастер и человек, столь же беспредельно влюбленный в свое дело, поведал однажды, что во время нездоровья и бессонницы было ему видение. А именно: появился Петр I и многозначительно сказал:

— Время подобно железу горящему, которое ежели остынет…

И мастер твердо решил: "Да! Это ясно: ковать, ковать железо, пока горячо!"

Всю жизнь Растрелли и собрат его Андрей Матвеев ковали. Железо не остывало.

В 1716 году, когда юный русский пенсионер Матвеев покидал столицу на Неве, отправляясь на долгие годы обучаться живописи в Голландию, в Санкт-Петербург из Парижа в погоне за счастьем и обуреваемый самыми радужными надеждами приехал молодой Франческо Растрелли. Судьба развела их надолго, чтобы потом соединить в одном огненном вихре художества. Растрелли строил нарядные, волшебные дворцы с такими торжественными, бесконечными, сияющими фасадами, каких еще не было на земле, а Матвеев наполнял эти дворцы живописью — страстной, неистовой, и тут сомнений не было: такое может родить живая душа. Особенность этих двух гениальных людей России состояла в том, что они нашли в себе мужество целиком отдаться искусству и в силу своего великого дара и доброты сумели значительно подняться над своей грубой и тяжеловесной эпохой.

* * *