От рубля и выше

— Узор сродни хрустальному, та же микронная почти точность, да нет, — засмеялся он, — нельзя бросаться микронами, самый тонкий волос двадцать микрон. У меня тонкие волосы, это удел русых, и Лина полезла с теорией, что тонкие волосы — мягкий характер, потом обожглась, не ко всем русым подходит теория. Эти девчонки, на черни, как на каторге: проведи они узор на миллиметр дальше — штраф, и все предварительные операции за их счет.

Еще он говорил о видах города со стороны Спасо-Гледенского монастыря через Сухону, об устье Северной Двины, которое недалеко, вообще говорил, чтобы и я когда-нибудь непременно побывал там.

Валя говорила о выставке, о Мите, о девчонках, о наследстве. Разойдясь, она потеряла все права, и главным наследником Валерия становился Митя.

— Что они слышали от него? — говорила Валя. — Как пастушил коров? Но сейчас же другое время, кого сейчас убеждает, что кто-то когда-то ходил в лаптях. И без конца телефон. Он же был во многих комиссиях, ты представь эти разговоры о наследстве художников, они все о деньгах, они без конца о деньгах. Валерка молодец, я помню всегда, как он слушает, слушает по телефону очередную вдову или наследника, хмурится и резко в конце, но непреклонно говорит: не разбазаривать я помогу. Как он много платил, кто бы знал! Господи, Митька — дурак, я ему говорила, сколько картин его отец спас, сколько фарфора, витражей, росписей, разве дуракам чего докажешь. Нет, они видели одно — отец пьет, отец мало с ними бывает, отец отсыпается после похмелья или после творчества, им не объяснишь, им не попять просто по возрасту. А теперь им говорят со всех сторон — ваш отец гениален. И они уверены, что все кругом врут, и приучаются к этой лжи. Легко ли?

Валя, хотя и не наследница, больше заботилась об установлении факта смерти бывшего мужа и его внезапного исчезновении. Митя об этом не заботился, он консультировался у юристов, и они его научили подождать определенные законом сроки, которые позволяли и без справки о смерти объявить себя наследником.

Когда я вернулся из Керчи, дома сказали, что меня просила позвонить какая-то женщина и оставила номер телефона. Я взглянул — Лина.

Голос у Лины был красивый, но русский язык был то замедленный, то в привычных оборотах быстрый, какой-то чуточку заикающийся. Волновалась?

— Вы что-нибудь знаете о Валерии?

— Я знаю не больше вашего, очень бы хотел чего-то узнать.

— Он говорил, что вы будете мне звонить.

— Я звонил.

— Я уезжала. Вынуждена была. Мужа внезапно отозвали, я должна была ехать вместе с ним. Вы думаете, Валерий погиб?

— Я не только так не думаю, я уверен, что он жив.

— Езус Мария, я также думаю, что это так. Но вы представить себе не можете, как его убивали творчески, как его убивала семья, русские никогда не научатся ценить талант, я плачу по ночам, все эти ночи после него. Вы не могли бы увидеть меня?

— Да, я собирался быть в Худфонде.

— Где?

— Буду там, пожалуй, в начале или в конце следующей недели.

— Узнаю русских, — засмеялась Лина, сделала выдержку и сказала фразу, показавшуюся мне приготовленной: —Можно и не встречаться, только я должна быть уверенной, что мое имя не будет упомянуто в связи с его исчезновением.

— Но если вас до сих пор не коснулось, ясно, что и впредь не коснется.

— Вы обещаете?.. Ведь узнать о связи Валерия со мной могут только через вас.

— Кто?

— Ах, — промолвила Лина, — разговор беспредметен. Не боюсь я никого, но положение мужа, это, надеюсь, можно понять. А имя Валерия для меня свято.

— Хорошо, обещаю.

— Вот и славно.

— Да, — попросил я, — готовится его выставка, дайте на нее из вашего собрания Валерины картины и хрусталь.

— Но вы знаете, представьте себе, все отправлено. И ваза, обмотала в тысячу тряпок — ив багаж, и наборы — все, словом, отправила. Но это не меняет дела, я сейчас занята как раз монографией о Валере.

Договорившись, что будем говорить друг другу все, что узнаем о Валерии, мы простились. Я спешил проститься: звонили в дверь.

Собственной персоной явился Митя. С пустыми руками.

— А где повесть?

— Зачем? Ее уже одобрили. Есть кой-какие построчные замечания, но это мелочи. Я им тоже высказал ваше сомнение, что, может быть, неудобно перед знакомыми, так они сразу заявили, что писатель пишет не для знакомых, а для читателей. Да, я же забыл вам сказать, что помню наш разговор, я взял для повести его профессией не хрусталь, а масло. Так что прототип не угадывается. В рецензии писали, что это образ северного Ван Гога, такое же неистовство и самоотдача. Я там пишу, как он портит детей тем, что они не знают ни в чем чувства меры, ни в чем отказа. Кое-что добавляю от себя. Думаю, получилось…

* * *

В Керчь я летал на майские праздники, в Великий Устюг вырвался в интервал между последним звонком и сочинением. Это было нелегко, но жена, спасибо ей, поняла, что это надо.

Гостиницу и заказывал из Москвы и, устроившись, сразу потел в районную газету «Советская мысль». Там просил, и удачно дать объявление «Срочно куплю коллекцию хрусталя работы художника такого-то» и поместил адрес гостиницы.