От рубля и выше

— Хорошо, Митя, настало время перемен, так как времени не остается. Так. Но всегда и повсюду лопались попытки создать нечто новое, забыв о старом, сбросив его с учета современности. Вспомни десятки манифестов новых направлений. Там в любом направлении был центр — человек. Что такое имажинисты без Есенина? Кто они? В чистом виде паразиты, о которых ты так печешься. Да, творец искусства делает близких несчастными. Не всегда, не всегда, Митя. Валере повезло, что ты его понимаешь. Дело творца — страшно одинокое дело. Он все ставит себе в упрек — несчастье близких, свои неудачи. Слабости ему не прощают, ибо ему дано больше остальных, он и сам их себе не прощает. Вспомни… Но тут-то я лучше знаю: Валера, если что, кожу на себе до крови, до костей сдирал. Не идет работа — сам виноват, семья виновата, идет работа — не до семьи. А возмездие настигает быстро, и за семью взыщется, и за то, что работа шла. Чем взыщется? Мучением. Того же сердца, той же души, которые вашему поколению в тягость.

— Не в тягость, но не на первом же месте.

— Откуда мы знаем, что на первом, что на втором? Валера всегда был кругом виноват. За что? За то, что мог больше остальных. Но он в этом не виноват, ему дано! А за что дано? Откуда? Нам знать не дано.

— Каламбур, дядя Леша, каламбур отличный. А мне дано?.. А молчание знак несогласия. То есть если мне не стыдно, то я и не творец? За что ему было стыдно? Эго перебор. Тут гордиться надо, а не стыдиться.

— Чем? Гордиться тем, что ты можешь, а другие не могут? За это кровью платят.

И тут мы оба, враз, посмотрели на часы. Встали. Митя по дороге подошел к официантке, сдачу не взял.

На улице он снова закурил. И еще несколько раз включил и выключил зажигалку.

— Дядя Леша, у меня разговор… Вы только один знаете последние работы отца. В них, вы помните, была какая-то неуверенность, он выпивал, но плевать, плевать, не в этом дело, он преодолевал себя, искал, одним словом. Манера его была совсем другой. Поставь рядом эти его работы и предыдущие, любой искусствовед обманется, сказав, что это разные кисти. Во-от. Дело в мастерской. Я знаю лучше многих значение отца, я сам думал о его музее. Такой талант, как его, огромный талант, он не мог ни продать, ни запить… Неловкое слово. Впрочем, спиться не мог бы он, не дал бы ему талант. В выставках молодежных я участвовал, вы не помните, конечно, всегда заслонял отец. Я, так сказать, был не в лучах его славы, а в тени ее. Конечно, та же фамилия, как кому-то не сказать, что и сын туда же… да. В этих работах он силен, но неуверен, то есть никуда же он технику не денет, он тему нащупывает, цвет, то есть все похоже на молодого, на начало пути…

Опять Митя замолчал, видно было, что он мучается, но чем? Я снова посмотрел на часы. Опаздывать на свидание было неприлично.

— Дядя Леша, — сказал Митя, — если я во имя сохранения наследства, отца, его памяти, если я… Вот выставка сейчас готовится, если я на нее представлю его работы? Только вы один знаете, мама не в счет, что они не мои, а его. Я просто не успеваю. А они на таком уровне, что меня просто не посмеют не принять в Союз.

Я постеснялся посмотреть на Митю. Но уже дошли до перекрестка, откуда я хотел ехать один, и пришлось на прощанье пожать руку и взглянуть.

— Тут тебе никто не советчик.

— Здесь, дядя Леша, тот случай, когда я себе никогда не прощу! — горячо сказал Митя. — Только имя отца меня оправдает. А оно для меня священно, как завещание. — Видно было, он вздрогнул, испугавшись неуместности своих слов. Но я спешил.

Шел к саду «Аквариум», где назначалась встреча, злясь на себя, на Митю, на свою слабость особенно. Каков Митя! Митя — мозгач, он все Вычислил. Этот молодняк даже нашу растерянность перед хамством и то учитывает. О, далеко пойдет Митя! Тут ведь раз перешагнуть через себя, дальше легче. Многие разговоры с Митей мелькнули в памяти. Не по частностям, а в общем смысле. Митя в них напирал, что мнение, идея, которые материализуются в действиях людей, не исходят от массы, от кого-то конкретно. Тут решает, говорил он, нахватавшись где-то, не величина биополя, не способность к предчувствиям и предсказаниям — мысль! А она есть концентрация знания для усилия в одном направлении. А душа размагничивает устремленность этого усилия, она слишком всеядна. Помню, Валера хохотал, когда Митя договорился до «всеядности души». Мы пытались говорить, что такое усилие знания в одном направлении сделает это направление безжизненным. Куда там! Были упрекнуты в аморфности традиционного мышления. О, все эти теории сыпались из Мити очередями, с пафосом, а на деле? На деле, вооружаясь именем отца, обокрал отца.

* * *