От первых проталин до первой грозы. Повесть о детстве

- Устала, не хочу больше в салки играть, - сказала она, чему-то лукаво улыбаясь. - Жарко очень. - Она подбежала и распахнула настежь окно.

- Закройте, - сказал Серёжа.

Катя вопросительно взглянула на него:

- Почему?

- Сквозняк. Юра войдёт - простудится, - ответил Серёжа.

Катя торопливо закрыла. Кажется, ничего обидного не было в словах Серёжи. Но он сказал их таким тоном, что я сразу почувствовал себя, по сравнению с ними, каким-то маленьким, ненужным и смешным.

Они сели рядышком на подоконник и начали о, чём-то оживлённо разговаривать.

Я потихоньку вышел из кабинета, побежал в нашу спальню, разрушил, раскидал всю квартиру, где жили наши дочки и сынки, а с них сорвал всю лоскутную одежду.

«Не буду больше играть с ней в папу и маму! - с горечью думал я. - Пусть со своим Серёжкой играет!»

Увы, моя месть оказалась совсем не страшной: больше Катя о наших сынках и дочках ни разу даже не вспомнила.

На этом и кончилась моя первая дружба с первой девочкой, какую я встретил на своём пути.

НЕХОРОШО БЫТЬ МЛАДШИМ

Печальный конец моей дружбы с Катей почти совсем не испортил наших отношений с Серёжей.

Конечно, я на следующий день сказал ему о том, что слышал, как он говорил, чтобы Катя закрыла окно, а то я простужусь.

Но Серёжа изумлённо взглянул на меня и спросил:

- А что же тут плохого, что я так сказал? Ведь ты действительно постоянно простуживаешься.

Что мне было ему на это ответить? Сказать, что он этим унизил меня в глазах Кати, выставил в каком-то недостойном ребяческом виде? Сказать всё это не позволяло моё самолюбие. Ведь это значило бы признаться, что я действительно не ровня им, что я ещё маленький. Поэтому я ничего ему не ответил и постарался поскорее забыть весь этот грустный для меня вечер. Забыть о нём оказалось не так уж трудно, так как Катю вскоре увезли из Черни не то в деревню, не то в соседний городок к каким-то её родственникам. И я совсем успокоился.

Мы по-прежнему с Серёжей дружили, хотя к этой дружбе у меня начало всё больше и больше примешиваться совсем другое чувство - чувство зависти и грустного признания его превосходства надо мной.

Серёжа был на два года старше меня и вообще как-то гораздо взрослее, мужественнее.

Это невольно признавала и мама. Серёжа, например, мог совсем один пойти на реку искупаться или поудить рыбу. А меня одного мама и близко к реке не подпускала.

- Пойдёт Серёжа удить, - обычно говорила она, - тогда и ты пойдёшь.

Что поделать? Приходилось подлаживаться к Серёже; а то ещё, глядишь, и не возьмёт с собой. Но обычно он брал меня очень охотно, и мы, как только стало совсем тепло, частенько бегали за мельницу на мелкий брод ловить пескарей.

Однако во время этих прогулок Серёжа постоянно давал понять, что он мне не ровня, - он старший, и я отпущен только под его ответственность. Поэтому я должен был его слушаться беспрекословно, иначе он грозил вернуть меня домой.

Иной раз свою власть Серёжа употреблял даже не совсем бескорыстно.

Помню, я как-то перебрался по камешкам на середину брода, пристроился на большом камне, пустил леску вдоль по течению и ну давай таскать одного пескаря за другим. А Серёжа с берега ловит, у него куда хуже получается.

Вдруг слышу, Серёжа кричит мне:

- Куда ты забрался? А ну-ка, иди сейчас же на берег, ещё утонешь, отвечай тогда за тебя!

- Как «утонешь»? - возмутился я. - Да тут воробью по колено.

Но Серёжа и слушать не стал:

- Сейчас же вылезай на берег, а то пойду домой, скажу маме, что ты посреди реки на камнях сидишь.

Я сразу сообразил, что тогда будет. Мама, конечно, ахнет: «Юра посреди реки, кругом бурлит вода…» Пожалуй, после этого и на рыбалку не пустит.

Так и пришлось перебраться на берег. А я ведь отлично понимал, зачем Серёжа меня с камня согнал: чтобы я больше его рыбы не наловил. На берегу-то он меня сразу обловит. Ведь он и ловчее меня, и закинет подальше, и подсечёт получше.

Вообще, несмотря на нашу дружбу, мы с Серёжей во всём соперничали. И надо сознаться, что он во всём был впереди. Я очень ему завидовал. Завидовал даже тому, что он учится у злющей бабки Лизихи, а я ещё не учусь. Его рассказы о её школе, об ужасных издевательствах над несчастными ребятами я слушал как страшную сказку, от которой и жуть берёт, и невозможно оторваться.

- Ты знаешь, Юрка, - таинственным голосом начинал он обычно свой рассказ, - меня сегодня Лизиха так за ухо драла, думал - совсем оторвёт.

Я замирал от ужаса.

- За что же она тебя?

- А вот за что. Велела мне наизусть всю таблицу умножения написать. Я, известно, ни в зуб ногой.

- Куда ногой?

- Да молчи, не перебивай. Ну конечно, незаметным образом вытаскиваю из ранца шпаргалочку, кладу её на колени и начинаю сдувать.

Я с восхищением смотрю на Серёжу. Правда, мне не совсем понятно, откуда и что именно он сдувает, но я чувствую, что за этим кроется какая-то тайна, какое-то страшное преступление и геройство. А Серёжа продолжает:

- Дую я, братец мой, уже больше половины содрал, уже шестью восемь, шестью девять валяю. И вдруг как она хвать меня за ухо! Да как заорёт: «Давай шпаргалку, подлец! Вижу - на коленях у тебя!»