От первых проталин до первой грозы

Дверь из спальни распахнулась. Выбежала Лизиха, вся растрёпанная, точно безумная. Подбежала, схватила Колю за руку и потащила в спальню.

- Я не брал! Не надо, боюсь! - закричал он таким страшным голосом, что у меня мурашки побежали по коже.

- Что она с ним будет делать? - зашептали оставшиеся в комнате.

- Господи, помоги! - пролепетал кто-то, тихо всхлипывая.

Дверь вновь распахнулась, вышел Коля, бледный, трясущийся, но живой, целый.

- Борис, ко мне! - крикнула Лизиха.

- Иди, не бойся! - шепнул Коля.- Не бьёт. Поклясться заставляет.

За Борисом в страшную комнату пошёл Вася, потом Серёжа... Все ребята один за другим.

Наконец я услышал:

- Георгий, иди сюда!

Онемев от ужаса, я, как во сне, встал со своего места, прошёл переднюю и очутился в спальне Лизихи.

Посреди комнаты помещался маленький столик; он был накрыт белой скатертью. На ней стояла горящая свеча и лежала какая-то небольшая толстенькая книжка в синем бархатном переплёте с золотым тиснёным крестиком посредине.

Сама Лизиха сидела тут же на стуле. Лицо у неё было уже не свирепое, а какое-то жуткое, налитое кровью и совсем неподвижное.

Она пристально взглянула на меня и сказала мрачным голосом:

_ Ты, конечно, не взял! Тебя только так, для порядка, как и других. Ты не взял кошелёк? - В её голосе вдруг послышалось какое-то недоверие.

- Не брал, честное слово, не брал!

- Положи руку на евангелие. Поклянись, что не брал и не знаешь, кто его взял. Помни: если скажешь неправду или утаишь что-нибудь, бог страшно накажет, руки отнимутся, язык... Клади руку, клянись!

Я положил правую руку на бархатную книжку. "А ну-ка сейчас рука отнимется или онемеешь, что тогда? - мелькнула страшная мысль.- Тогда она решит, что я взял".

- Говори: "Клянусь, что денег не брал и не знаю, кто это сделал!"-зловещим шёпотом произнесла она.

Я повторил и пошевелил пальцами руки. "Слава богу, кажется, не отнялась".

- Иди!

Всё так же, как во сне, я вышел из страшной комнаты и сел на своё место.

"А что будет с тем, кто взял? - неожиданно подумал я.- Он ведь не сможет сказать неправду. Это - клятва. Солжёт - язык отнимется".

Елизавета Александровна вызывала всех по очереди, но никто не признался, и ни у кого не отнялись ни руки, ни язык.

- Хорошо же! - сказала она угрожающе.- Встаньте все в ряд.

Мы встали. Елизавета Александровна начала у каждого тщательно обследовать карманы.

- А это что? - свирепо сверкнув глазами, обратилась она к Борису.

- Это, это... это пу-пу-пу-гач,- заикаясь, еле выговорил он.

Елизавета Александровна выхватила из кармана игрушку и со злостью швырнула её в дальний угол, чуть не угодив при этом Ольге прямо в лицо.

- "Пугач"! Я тебе покажу, подлец! Но и осмотр карманов ни к чему не привёл. Кошелька ни у кого не оказалось.

- Садитесь по местам. Начинайте заниматься своим делом.

И она тяжёлой, расхлябанной походкой пошла в переднюю.

- Теперь все куртки обшарит,- дрогнувшим голосом сказал Борис.- А у меня в кармане рогатка. Беда! Выпорет, непременно выпорет.

Все мы сидели, замерев на своих местах, и прислушивались к шаркающим шагам в передней.

- Вот он! Ах ты, подлец! - раздался нечеловеческий крик.

Лизиха ворвалась в комнату, как исступлённая. Она трясла кошельком.

- А-а, подлец! А ещё на евангелии клялся. Подлец, клятвопреступник!

Она подбежала к столу и схватила за руку Васю. Схватила, сдёрнула на пол:

- На колени! Вот тебе, вот, вот, вот!..- И она изо всех сил ударила его по щекам.- Вон из моего дома! Вор, подлец! Во-о-он! Сейчас полицию позову. В тюрьму, в острог!..

- Я не брал, ей-богу, не брал! Простите, не брал я...- в ужасе, сам, верно, не понимая собственных слов, лепетал Вася.

- Ах, ты ещё врать, врать ещё! Вот тебе, вот!.. С размаху она, видно, попала по глазу. Мальчик взвизгнул от боли и вскочил на ноги.

- Простите, пожалуйста, простите его! - вдруг выскочил и встал перед Елизаветой Александровной Митенька. Встал и заслонил собой Васю.- Простите его,- повторил он,- у него мать больна! Он хотел у вас рубль попросить, хотел, да побоялся.

Елизавета Александровна на секунду опешила от этой неожиданной защиты. Но тут же опомнилась и грубо оттолкнула Митю:

- Не лезь, блаженный! Тоже защитник! Мать заболела, так он воровать? А завтра с ножом придёт, зарежет... Вон из моего дома, вон! - снова заорала она.- Пришли мать ко мне. Не пришлёшь - в полицию заявлю. Оба воры, обоих в острог упеку!

Не помню, как я оделся, как вышел на улицу. Даже Серёжа, всегда такой стойкий, мужественный, и то был подавлен.

- Уж взял бы деньги, и дело с концом! - раздражённо сказал он.- А кошелёк-то зачем? Видно, не успел вынуть, помешал кто-то. Так и сунул, дурень, в пальто!

У нас дома весть о воровстве и страшной расправе произвела очень тяжёлое впечатление, в особенности на маму. Михалыч тоже был огорчён.

- Бедность,- сказал он.- От бедности чего не сделаешь! - Но потом, подумав, добавил: - А всё-таки лучше бы попросил. Чужие кошельки таскать не следует...

- Оставь, пожалуйста, свою мораль! - перебила его мама.- Кого просить-то? Я попросила на лечение Татьянки. Много кто дал?