От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах)

Народная частушка от момента своего случайного создания до конечной, алмазно­граненой формы проходит длинный путь стихийной редактуры, и на этом полном приключений и превращений пути она в одно и то же время и обезличивается, и выправляется, обогащается, украшается коллективным народным миросознанием.

Редкому гению по плечу равняться с бе­зупречными образцами народного искусст­ва. К таким редким гениям принадлежал Пушкин. Передавая Киреевскому пачку за­писанных песен, он сказал: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые по­ет народ и которые смастерил я сам». И тончайший знаток народного творчества Киреевский не мог разрешить эту задачу.

По поводу самого Киреевского имеется замечательный отзыв исследователя: «По­давив в себе, так рано, последние остатки индивидуальности, он стал безличен, но вместе и удивительно целен, как воплоще­ние народной стихии. Этой стихией были всецело пропитаны его чувства и его мыс­ли. Он обладал, беспримерным чутьем на­родного, сильнее всего на свете любил рус­ский народ и все, им созданное, истину и красоту понимал только в тех формах, ка­кие придал им русский ум; и без сомнения, и чувствовал он и мыслил по-народному и даже в самом этом добровольном обезличе­нии невольно следовал какому-то тайному закону русского национального духа».

Если бы не слово «безличен», этот отзыв подошел бы и к Бажову. Но Бажов, обладая тончайшим чутьем реальности, скрытой под покровом коллективной фантазии, был вов­се не безличен. Он был яркой и оригинальной личностью.

Тем удивительней представляется его спо­собность доносить народный эпос до чита­теля, не разбавляя его своей индивидуаль­ностью. Удивительно, что Бажов сумел сде­лать уральский сказ явлением литературы, что он бережно донес бесплотный образ «первого лица» сказа до читателя.

Все зто удивительно потому, что писатель­ская работа существенно отличается от творчества сказителя. Сказитель, как бы вольно он ни относился к материалу, как бы ни играл с сюжетом, как бы ни украшал его цветами своей фантазии, в конце кон­цов пересказывает слышанное.

Писатель подбирается к сказу с другой стороны — через парадные врата художест­венной литературы. Ему приходится сооб­разовываться с господствующим стилем, осваивать бродяжную профессию фолькло­риста, изучать старину, рыться в архивах, заводить карточки редких слов и речений, словом, проводить кропотливую работу и литератора и исследователя.

В сказах Бажова мы встретились с рас­сказчиком особенным. Этот рассказчик — и не автор, и не главное действующее ли­цо, и не второстепенное. Этот рассказчик — аноним.

Аноним здесь следует понимать не в смысле загадочности, а наоборот — в смысле всеобщей, типической отчетливости ха­рактера, доведенной до такой степени сверхиндивидуальности, когда своеобразные черты кажутся случайными и ненужными.

Рассказчик в сказе, «первое лицо», вы­ступает как анонимная типичность.

Анонимность рассказчика, дающею о се­бе знать лишь манерой разговорного язы­ка, особым каноном изложения, и является, по-моему, главным признаком настоящего, чистого сказа, отличающим его от бесчис­ленного количества сочинений, написанных от первого лица.

Упоминать об этом приходится потому, что часто к сказу относят самые различ­ные литературные произведения — лишь бы повествование напоминало устную речь. Так, к сказам по инерции отнесли и обыкновен­ный, не очень выразительный рассказ из той же «Малахитовой шкатулки», в кото­ром дедушка Слышко плачется о своей го­ремычной жизни («Тяжелая витушка»).

Вряд ли надо добавлять, что образы ано­нимного рассказчика в сказе бывают самые различите — и величавый, былинный рас­сказчик Бажова так же своеобразен, как сюжеты его уральских сказов.

Примечания

1. "Первый очерк серии отделен от последнего расстоянием почти в тридцать лет, и между "Хорем и Калинычем" и "Стучит!" (1874) прошла почти вся литературная деятельность Тургенева" (Л. Гроссман, 1919). Привожу мнение маститого исследователя только для того, чтобы показать, насколько некоторые молодые ученые страшатся удалиться от первоисточника даже в словесном оформлении материала.

2. Описав испытание водородной бомбы, У. Лоуренс замечает: "Можно создать еще большие водородные бомбы... Они на тысячи лет могут превратить Землю в пустыню. Однако, как это ни странно, благодаря созданию этого сверхоружия... имеется больше оснований для оптимизма, чем для пессимизма. Именно это разрушительное оружие является гарантией того, что ни одна страна, какой бы мощной она ни была, не осмелится развязать агрессивную войну... Водородная бомба сделала мир во всем мире неизбежным" ("Люди и атомы". М., 1967). Человеческие заблуждения так же живучи, как и мещанство.

3. Некоторые рассказы Грина плохо редактировались автором, и блистательные ассоциации и сопоставления нередко перемежаются безвкусными, вычурными, надуманными сравнениями в духе маньеристов 17 века. Однако для писателей класса Грина такую критику следует выносить в примечания.

4. Здесь и далее разрядка принадлежит цитируемым авторам.