От первого до последнего слова

– При нем нельзя ругаться матом, потому что он считает, что женщина не должна материться и курить. У нас в доме не курят, Эдик! Еще он считает, что лучше всего я выгляжу в юбках и что мне нужно отрастить волосы. Да, и еще я должна спать в пижаме или ночной рубашке, потому что голой спать неприлично.

Вот тут она его по-настоящему смутила, этого самоуверенного хирурга с голосом из французского кино пятидесятых.

– Почему?

– Что – почему? Почему неприлично спать голой?

– Нет, – произнес он с некоторым усилием, которое доставило ей первобытную женскую радость. – Почему вы должны отрастить волосы?.. Вы, по-моему, и так отлично выглядите. В смысле, без волос.

У Тани на самом деле была очень короткая стрижка, почти ежик. Короткий темный ежик на голове и договор с Первым каналом, что она не может на свое усмотрение менять длину и цвет волос, а также стиль одежды. А что поделаешь – звезда!..

– Мужчина моей жизни считает, что у женщины должны быть длинные прекрасные волосы. Лучше всего белые.

– Эк вас угораздило, – сказал Абельман с сочувствием.

– Вот угораздило.

– А, собственно, зачем вы мне все это излагаете? Мне нет никакого дела до мужчины вашей жизни! Все равно мне придется вас у него отбить.

Таня взялась рукой за лоб.

– Я хочу вас напугать, – сказала она искренне. – Я – человек с проблемами.

– Не бывает людей без проблем, – возразил Абельман. – Особенно если они чего-то стоят! И потом, я ничего не боюсь.

– Совсем ничего? – жалобно спросила Таня Краснова, знаменитая телеведущая.

– И не надейтесь даже, – ответил Эдуард Абельман, знаменитый пластический хирург.

И положил трубку.

Таня закрыла сотовый и постучала им себя по лбу.

Глебов дочитал до конца, аккуратно сложил всю пачку документов, с которыми работал, немного подумал и широким жестом закинул их себе за спину.

Бумаги с тихим шелестом разлетелись по кабинету.

– Все это не имеет никого смысла, – громко сказал Михаил Алексеевич. – Вообще никакого!.. Зачем я этим занимаюсь?!

Он знал зачем, и от осознания этого ему было страшно.

Он не хотел проблем, особенно таких, на ровном месте, а получалось, что у него проблемы, да еще какие! Проблемы там, где он их вовсе не ждал, и появились они совершенно внезапно!

Он уж и забыл про писателя Грицука и про то, что тот написал некое разоблачительное эссе – или что это было, роман, что ли? – и мнил себя Юлием Цезарем!

А может, Григорием Распутиным, сокрушителем трехсотлетних монархий!

Глебов встал и походил по кабинету, наступая на бумаги.

– Все это чепуха, – повторил он бодро и не поверил себе сам. – Какая-то ерунда просто!..

Дня три назад на его электронную почту пришло послание, адресованное лично ему. Как правило, такого рода послания всегда читал его помощник, отвечал или сразу удалял, на свое усмотрение, в зависимости от их важности. Таких посланий Глебов получал в день штук по сорок и почти никогда их не читал. У него была некоторая склонность к благотворительности и спасению мира, поэтому время от времени, когда совершалось явное беззаконие и несправедливость, он вступал в игру, наказывал виноватых и вызволял из переделок невиновных, и помощник, осведомленный об этой склонности Михаила Алексеевича, иногда предлагал ему на выбор несколько дел как раз из серии спасения мира.

Послание не имело к такого рода делам никакого отношения. Помощник, так и не решив, что с ним сделать, показал его Глебову.

Глебов прочитал и вот уже три дня занимается невесть чем.

Его подзащитного, мэра одного областного города, вот-вот должны отпустить за недоказанностью, а он, Глебов, сидит в кабинете и читает какие-то столетней давности бумаги!..

Из документов, которые Глебову удалось раздобыть, следовало, что все написанное в письме, пришедшем по электронной почте, – правда, а он не мог и не хотел в это верить.

Нужна была проверка, а как ее сделать так, чтобы ни в ком не возбудить подозрений, Глебов пока не знал.

Пожалуй, первый раз за всю свою практику он оказался в таком странном, беспомощном положении.

Находиться в беспомощных положениях он не привык.

Глебов еще походил по кабинету, и это собственное хождение его раздражало. Было в этом что-то от писателя Грицука – нарочитое, как в кино или книге! Человек размышляет и ходит по кабинету, ковер глотает его шаги, стены не пропускают звуков, а далеко внизу шумит весь мир, вернее, его уменьшенная копия, ибо отсюда, с последнего этажа, мир кажется незначительным и мелким!..

На столе пискнул телефон, Глебов посмотрел на него, помедлил, подошел и нажал кнопку.

– Михаил Алексеевич, – сказал селектор голосом секретарши, – Таранов просил напомнить, что вы обещали в среду быть на коллегии.

– Я буду, – пообещал Глебов. – Только распечатайте мне повестку дня, чтобы я был в курсе.

– Хорошо, Михаил Алексеевич. Чермак звонил, когда вы разговаривали по межгороду. Он обещал перезвонить, но не перезванивал. Может, соединить вас с ним сейчас?

– Не нужно, я сам позвоню.