От Мюнхена до Токийского залива: Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны

С незамысловатой улыбкой Чемберлен говорил о характерных чертах своих полетов в Германию: «Когда я был маленьким мальчиком, я, как правило, повторял себе: если у тебя не вышло с первого раза, старайся снова, снова и снова. Вот то, что я делаю сейчас». «И, — добавил он, стремясь выразиться более изысканным литературным языком, — “из этого осиного гнезда опасности сорвем цветок мы безопасности” — как сказал Хотспер Генриху IV[3]». Цитата была точным отражением его менталитета, но осиное гнездо намного пережило цветок.

Лорд Галифакс не сопровождал премьера ни в Берхтесгаден, ни в Годесберг, он снова остался дома. В самолете премьера оказались шесть других человек, главным был сэр Хорас Вильсон, формально главный советник правительства по промышленности, а фактически — ближайший советник и доверенное лицо премьер-министра. Вильсон только что провел два крайне неприятных дня в Берлине, тщетно пытаясь передать фюреру послания Чемберлена; поток речи Гитлера не позволял вставить ни слова в ответ. Пятеро других были: сэр Уильям Мэлкин, советник министерства иностранных дел, Уильям Стрэнг, глава департамента Центральной Европы МИД, Фрэнк Эштон-Гуэткин, советник МИД, принимавший участие в миссии лорда Рэнсимена, парламентский секретарь премьер-министра лорд Дангласс, впоследствии известный как сэр Алек Дуглас-Хьюм, министр иностранных дел и премьер-министр в начале 60-х годов, и личный секретарь Чемберлена Оскар С. Кливли.

Вероятно, еще во время полета в Мюнхен, или накануне его, премьер проводил консультации с ближайшими советниками, с тем чтобы выработать план действий на предстоявших переговорах, но если так и было, то никаких следов от этого не осталось. В полете Чемберлен заметил лорду Данглассу, что это путешествие «было последней ставкой», но «он не видел, как это могло дать Гитлеру возможность поставить дело на грань войны».

Около полудня самолет Британских авиакомпаний с миссией на борту приземлился в аэропорту Мюнхена. Был выстроен почетный караул, и Иоахим фон Риббентроп приготовился встречать гостей.

Чемберлен прибыл последним из главных действующих лиц; он и его спутники направились на Кёнигплац, где намечалась конференция.

II

У Эдуарда Даладье не было никаких оснований для самоуспокоения, подобно Чемберлену, зато было гораздо больше поводов испытывать сомнения. Не Великобритания, а Франция являлась союзником Чехословакии, и именно она была обязана оказать помощь. Не Великобритания, а Франция могла выставить до ста дивизий, и именно ей предстояло принять на себя главный удар в случае войны. С точки зрения меры ответственности и военной мощи центр тяжести располагался в Париже, а не в Лондоне.

Несмотря на все это, Даладье позволил Чемберлену взять инициативу на себя и во всем ему следовал. Миссия Рэнсимена, Берхтесгаден, Годесберг — все это готовилось в Лондоне; Франция послушно следовала в фарватере Великобритании, и если бы в Мюнхене все удалось, Франция оказалась бы в руках Чемберлена.

Но если Чемберлен задавал тон в Лондоне, этого никак нельзя было сказать о Даладье в Париже. Премьер-министры Франции нечасто играли решающую роль в правительстве, и Даладье, несмотря на прозвище Воклюзский Бык, имел массу затруднений с кабинетом, представлявшим собой пестрый спектр — от «сторонника мира любой ценой», министра иностранных дел Жоржа Боннэ, до непримиримого министра колоний Жоржа Манделя.

В конце концов, речь шла о чести и личной ответственности. Если Невилл Чемберлен ни на минуту не сомневался в мудрости своей внешнеполитической линии, то Эдуард Даладье систематически испытывал угрызения совести. Если Гитлер решился, чем все это кончится? Будет ли трехцветный флаг навеки замаран в том случае, если не будут выполнены обязательства перед Прагой? С другой стороны, стоит ли приносить в жертву Францию, должен ли Париж оказаться в руинах под ударами люфтваффе[4] из-за этих упрямых чехов? Не был ли прав Боннэ, когда говорил, что война с Германией — самоубийство для Франции?

Эти пароксизмы сомнений, вероятно, были временно успокоены сообщением о предстоящей встрече в Мюнхене. Париж ликовал не менее, чем Лондон. «Чувство облегчения царит в Париже сегодня вечером, — телеграфировал Буллит государственному секретарю Корделлу Хэллу. — Это сопоставимо с впечатлением о подписании перемирия». За немногими исключениями политические деятели и пресса поздравляли друг друга. «Надежда возрождается!» — провозгласил Жорж Бидо в «Об», в то время как в «Попюлер» бывший премьер-социалист Леон Блюм писал так: «Сообщение о встрече в Мюнхене вызвало к жизни огромную волну веры и надежды. Было бы величайшим преступлением против человечности прервать переговоры или сделать их продолжение невозможным. Встреча в Мюнхене — охапка дров, брошенная в очаг, когда огонь должен был вот-вот погаснуть».

Даладье уже набросал обращение к нации по радио, первоначально намеченное им на 28 сентября, и теперь его задача в огромной мере облегчилась.