От марксизма к идеализму

Менее грубое, но не менее несостоятельное обвинение против материализма состоит в том, что он всю человеческую жизнь «сводит» к экономической деятельности. Нам известны попытки опровергнуть социальный материализм даже ссылками на то, что душе человека присущи такие потребности и способности, которых нельзя никоим образом связать с «экономическим». Стремление свести все к экономическому или произвести все из экономического никогда не было у социальных материалистов. Способности наслаждаться звездным небом, состояния религиозного экстаза, бескорыстного и безграничного стремления к знанию и т. д., и т. д. нельзя объяснить никакими экономическими расчетами, Ex nihilo nil fit, и, чтобы обнаружиться при наступлении известных обстоятельств, нужно, чтобы все это было хоть в потенции. Нужно, чтобы человеческий мозг хоть в потенции обладал системой Гегеля или Канта, иначе никак не объяснить её появления, при наступлении определенных исторических условий.

Таким образом, душа человеческая со всеми её многоразличными способностями дана наперед как главный субъект истории. Многие из её способностей развиваются только в истории, следовательно, под непосредственным влиянием социальных условий, иные, несомненно общественного происхождения; но их появление теряется в глубине древности, напр., язык [53].

Дано и многое другое. Дана, напр., для каждого момента вся предыдущая история человечества с её духовным наследием, своего рода культурным капиталом. Хотя это не прекращает зависимости всего социального бытия от социального способа производства, зато страшно усложняет конкретный ход истории, — это уменьшает, с одной стороны, оригинальность человечества, делая более возможными заимствования, а с другой стороны, вся прошедшая история увеличивает духовные силы современного человечества.

Предполагают, что основной причиной рецепции Римского права было давление неотложных потребностей расширяющегося гражданского оборота, роста товарного производства; тем не менее для того, чтобы Римское право могло быть рецепировано, необходимо, чтобы оно существовало, следовательно, чтобы раньше протекла целая римская история.

Таким образом, действие экономических причин само собой предполагает известную среду, историческую и психическую; вместе с тем эта среда и есть субстрат, на котором проявляется общая закономерность. В основе охарактеризованных здесь возражений лежит некритическое представление о причине, как такой силе, которая может из себя что–то произвести: раз объявляется основной социальной причиной экономика, то тем самым якобы утверждается за этой экономикой способность из себя произвести всю историю. Это представление носит явные следы антропоморфизма, потому что действие экономических причин уподобляется здесь действию человека, проявлению вовне человеческой воли. Но, на самом деле, причинность есть лишь способ координации наших представлений. Сумма представлений об истории человечества должна быть известным образом координирована так, чтобы все они составили единое целое, чтобы между всеми ими была установлена одна общая связь, конечно, в соответствии с содержанием этих представлений. Вот что значит, говоря гносеологически, причинная зависимость социальной жизни от социального способа производства.

Очевидно, при таком понимании причинной зависимости никоим образом нельзя сказать, что все другие стороны произведены центральной причиной.

Конечно, сказанным не отрицается более или менее сильное непосредственное влияние хозяйства на разные стороны жизни. Точнейшая формулировка взаимного отношения каждой из сторон общественной жизни и хозяйства составляет в значительной степени задачу будущего развития социального материализма. Специально об отношении хозяйства и права будет сказано ниже.

Новым возражением против рассматриваемой теории является трудность объяснить с точки зрения социального материализма, следовательно, общими социологическими причинами, какой–нибудь индивидуальный исторический факт. Но такое возражение легко может быть устранено простой ссылкой на границы социологического познания. Последнее основывается именно на устранении всего индивидуального и сведении его к общему. На место конкретных представлений истории в социологии становятся понятия, основанные на более или менее широком обобщении этих представлений. Дело истории — точное установление фактов. Социологическое объяснение может иметь дело только с общими тенденциями; оно может и в отдельном факте указать эти общие черты, но объяснить индивидуальный факт во всей его сложности социологически была бы попытка с негодными средствами, потому что социология для объяснения располагает только тяжеловесным орудием понятий, убивающих все индивидуальное.