От «Кон-Тики» до «Ра»

Если посмотреть, сколько полезных растений могут быть доказательством плаваний аборигенов Америки в Полинезию, то число растений, указывающих на плавания в тех же водах в противоположном направлении, очень мало. Возможно, причина в том, что идти по ветру из Америки куда проще, чем с островов в Америку. А может быть, исконная флора полинезийских островов, в отличие от тропической Америки, просто была чрезвычайно бедна полезными видами, пока постепенно не пополнилась привозом из прилегающих областей.

Теперь общепризнано, что Cocos nucifera тем или иным путем распространился между тропической Америкой и Юго-Восточной Азией при помощи человека до прихода европейцев, и, вероятно, что источником была Америка, где находили все родственные виды Cocos. Получается, что банан Musa paradisiaca как будто единственное культурное растение, намеренно доставленное с островов в Америку в доколумбово время. Спор о распространении банана служит превосходным примером неосмотрительной попытки выплеснуть ребенка вместе с водой. Хронисты второй половины XVI века считали банан Musa paradisiaca уроженцем Америки, где его встречали от Ялиско в Мексике до южного приморья Бразилии. Инка Гарсилассо де ла Вега, Патер Акоста, Патер Монтесинос и Гуаман Пома единодушно подчеркивали, что банан разводили в Перу до конкисты. Много позднее Виттмак и Кук обращали внимание на примечательный ботанический факт, что в числе пищевых растений древних перуанцев был род Musa, а это несомненный признак заморских связей до Колумба. Казалось бы, трудно оспаривать и отвергать единое мнение хронистов, современников завоевания европейцами Перу, однако Меррилл полагал, что все они заблуждались насчет банана. Он заявил: «…вернее всего, его первоначально доставили португальцы через острова Зеленого Мыса».

Широко распространилась гипотеза, будто Томас де Берланга, епископ Панамы, в 1516 году посадил бананы на острове Доминго в Карибском море, откуда туземцы без ведома испанцев сумели очень быстро доставить корневища на Панамский перешеек, в Мексику, Бразилию и Перу. О слабостях этой гипотезы писал Хаген, который считал, что только чудом можно было бы объяснить такое распространение. Свою критику он подтверждал тем, что Орельяна, когда он в 1540–1541 годах первым из европейцев поднялся к андским истокам Амазонки со стороны Тихого океана и затем пересек Южную Америку, повсюду в верховьях великой реки встречал банан, но банан не дает семян и сам распространяется очень плохо: надо выкопать корневище созревшего растения, разделить на части и высадить. С той поры, как епископ де Берланга впервые посадил привезенные из Африки корневища на одном из Больших Антильских островов, до тех дней, когда Орельяна обнаружил многочисленные плантации банана в глухих районах Амазонки, прошло всего двадцать четыре года. И выходит, что, отстаивая изоляционизм, сторонники послеколумбова внедрения банана в Перу и Бразилию поневоле оказались поборниками крайне диффузионистского взгляда. Как объяснить, что посаженные де Берлангой корневища тотчас выкопали и за двадцать четыре года доставили к самым изолированным лесным племенам в бразильских Андах, если вы при этом отказываетесь допустить, что высокоразвитые культуры по обе стороны Панамского перешейка могли обменяться импульсами за несколько тысячелетий? Меррилл, как уже говорилось выше, в конечном счете перестал утверждать, что банан был ввезен европейцами.

Еще одним примером того, как предвзятое мнение, согласно которому в Новом Свете не было развитого мореходства, толкало ботаников и историков на поспешные выводы, может служить дискуссия о культурной фасоли.