От Кибирова до Пушкина

Вячеслав Иванов, главный теоретик русского символизма, пришел к центральным понятиям своих теорий, таким как символ и миф, путем долгих и сложных исследований в разных областях истории культуры, философии и религии. Человек огромной эрудиции и недюжинной работоспособности, Иванов был восприимчив ко многим, порой трудно согласуемым между собой влияниям, как, например, платонизм и Ницше, античное почитание Диониса и современное православие. После 1907 года именно символ (а иногда и миф) чаще всего служил связующей нитью в его теоретических трудах. К сожалению, становление мысли Иванова на ее ранних стадиях, до периода собственно символизма, остается мало изученной темой[76]. Цель настоящей заметки — проследить историю одного из важных, хотя и недолговечных понятий в раннем творчестве Иванова, а именно — понятие «аспект».

Место понятия «аспект» в мысли Вячеслава Иванова раскрывается при прочтении сонета «Аспекты» (1903).

                     Аспекты
                               Вл. Н. Ивановскому

Не Ding-an-sich и не Явленье, вы,
О царство третье, легкие Аспекты,
Вы, лилии моей невинной секты,
Не догматы учительной Совы,

Но лишь зениц воззревших интеллекты,
Вы, духи глаз (сказал бы Дант), — увы,
Не теоремы темной головы,
Blague или блажь, аффекты иль дефекты

Мышления, и «примысл» или миф,
О спектры душ! — все ж, сверстник мой старинный,
Вас не отверг познанья критик чинный

В те дни, когда плясал в Париже Скиф
И прорицал, мятежным Вакхом болен,
Что нет межей, что хаос прав и волен[77].

Пятое стихотворение в цикле «Товарищам» из раздела «Сонеты» в сборнике «Прозрачность», «Аспекты» носят посвящение Владимиру Николаевичу Ивановскому (1867–1931), товарищу Иванова по Школе общественных наук в Париже, где в 1902–1903 годах Иванов читал курс лекций «Эллинская религия страдающего бога», а Ивановский — курсы «Введение в философию» и «Из истории философской мысли в XVIII веке»[78]. Ивановский настаивал на необходимости исторического подхода к философским проблемам, даже к проблемам познания и психологии, к которым чаще применяют метод эмпирический и аналитический. В 1904 году Ивановский выступал на Втором Международном конгрессе философии в Женеве, о котором Иванов написал краткую, но содержательную рецензию[79]. Рассказывая об открывающей Конгресс дискуссии «о значении истории философии», Иванов отмечал, что «г. Ивановский настаивал при этом на динамическом и социологическом ее моменте»[80]. Иванов не мог не относиться скептически к философским трудам Ивановского; ведь в 1905 году он предостерегал о социологии и психологии как о «двух чудовищных желудках, назначенных отправлять функцию пищеварения в коллективном организме нашей теоретической и демократической культуры» (Т. 1. С. 838). Тем не менее Иванова и Ивановского объединяли интерес к истории философии и искренняя дружеская приязнь. Еще два стихотворения в сборнике «Прозрачность» носят посвящения Владимиру Ивановскому: «Обновление» и «La faillite de la science»[81].

Это был момент вхождения Иванова в высшие интеллектуальные круги, когда он обрел тесный круг приятелей, включая С. А. Котляревского, C. Л. Полякова, Н. Е. Пояркова, Ал. Н. Чеботаревскую, А. С. Ященко и др., на которых его обаятельная личность оказала заметное влияние. В этом кругу Иванов весьма сознательно строил себе репутацию ученого-поэта, причем он акцентировал свое вольно-поэтическое видение истории. Как видно по письмам к жене Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, уже тогда Иванов начал сознавать свою миссию внедрения в русскую культуру, даже в ее философское измерение, нового стихийного начала[82]. Если Ивановский выступает в качестве «критика чинного», то Иванов себя называет «скифом», отсылая к своему более раннему стихотворению «Скиф пляшет», вошедшему в цикл «Парижские эпиграммы» (1891) и опубликованному в «Кормчих звездах» (1902). Под влиянием Иванова Ивановский вскоре начал упражняться в поэзии, впрочем, как показывают сохранившиеся образцы, без заметного успеха[83].