Остров живых

Снега в огороде оказалось больше, чем он думал, проваливался по колено. Паршиво, и следы видны, и, если что, обратно бежать будет тяжело. Перевел дух, прислонившись спиной к серым доскам сараюшки.

«А что, если заглянуть в дом? Он на задворках, убогий, но жилой. Глядишь, что и узнаю, прежде чем выскакивать-то. Выскочить-то я всегда успею. Только вот тут выигрыша мне никакого. Мне и одного выстрела дробью хватит, а вертеть тяжеленным «дягтерем» посложнее будет, чем двустволкой… Можно, конечно, идти с пистолетом или помповушкой, а «дегтяря» на плечо закинуть… Нет, лучше уж так. Спокойнее. Так, вот дверь. Не видал никто? Не видал. И ладненько…»

Виктор тихонько пихнул входную дверь и скользнул в темноту сеней.

Маленькая площадка у входа, три ступеньки вверх – это он разглядел, когда закрывал за собой дверь. Потом тихо постоял, пока глаза привыкли к полумраку, и двинулся вперед, ступая так, как писали во многих пособиях – мягко перекатывая ногу с пятки на носок. Чертовы доски пола не знали о бесшумной походке ниндзя и скрипели. И ступеньки тоже. Все внимание ушло на соблюдение тишины, а потому некоторое время Виктор прикидывал, – куда идти. Потом сообразил, что справа явно вход в сарай, а вот коридор из сеней налево – в дом. Так же тихо он свернул влево, и, когда обернулся на тихое шкрябанье, было уже поздно.

Все-таки ручной пулемет оказался длинноват для узкого прохода, и край приклада зацепил висящее на вбитом в стенку гвозде здоровенное корыто, которое мягко подалось в сторону. Ручка лохани соскользнула с торчащего почти горизонтально гвоздя, и оцинкованная дрянь медленно и величественно, как дирижабль «Гинденбург», пошла вниз, гулко грохнула об пол и поскакала, не теряя солидности, по ступенькам только что пройденной Витей лестницы. Ясно, что такой тарарам не остался незамеченным. Дверь в теплую часть дома открылась, и старушечий голос спросил:

– Кто там?

Я вижу в свою амбразуру, что к нам бежит троица наших саперов. Пальба с гаражей утихла, зато наш сосед задербанил из своего карабина, то и дело вставляя новые обоймы. Саперы добегают до кабины нашего водилы.

– Ты с дуба рухнул, дятел птичий? Сися мамина, ты куда выперднулся, притырок? – орет Крокодил.

Точно, сейчас будет смертоубийство: сначала одна ПОТ, а потом и наша выкатились так, что закрыли удирающих недоморфов. О, точно, это легко узнаваемая по сочному звуку оплеуха, причем добротная, увесистая. Надеюсь, это нашему водятлу прилетело.

Пора, пора вылезать. Киваю Надежде и Гаврошу, выпрыгиваю из кабины, они следом.

Метрах в пяти валяется врастопыр тело недоморфа. Сначала я пугаюсь, но потом вижу выходное отверстие, превратившее лицо бывшего человека в дыру на полголовы, и понимаю, что это создание уже неопасно.

К нам набегает еще с десяток человек – и наши, и портовые. Лай стоит до неба, водила нашей машины держится за морду – явно словил плюху, за него вступаются какие-то мужики, наши тоже тут же. Вот-вот начнется потасовка.

Успеваю схватить за рукав прибежавшего (еще бы!) Фильку:

– Филя, сделай хоть что-нибудь. Тут же сейчас стенка на стенку будет и еще и со стрельбой!

Водолаз легко выворачивается из моего хвата и рявкает:

– Сам вижу, ранеными займись!

Вона как! Уже не один раненый!

Мой приятель ввинчивается в толпу, следом за ним те, кто с нами приплыл, и те, кто Леньку искал. Страсти в толпе накаляются, слышу особо громкие ругательства, в основном мат-перемат переливчатый и многоколенчатый, но улавливаю и необычное:

– Минустрация ходячая!

– Сам гарила валасатая!

– Амандыры шыгарамын!

– Раха пелуда, педасо де идиота, энано нарис! – последнее звучит совсем неожиданно, тем более что голос явно Сашин.

К моему глубокому облегчению, раненый оказывается все-таки один. Вид у него жуткий – вся физиономия в кровище, руки, которыми он за лицо держится, тоже, но характерных признаков пулевого ранения я не вижу. Страшно хочется дать ему в ухо, но вместо этого ласковым и успокоительным голосом начинаю его убеждать убрать от лица руки и позволить мне посмотреть, что там у него. Моргаю со значением Наде и пытаюсь носом показать, что пока лучше бы ей поглядывать по сторонам. Она неожиданно делает совершенно другой вывод, решительно кивает и вслед за Филей ввинчивается в толпу.

Не, так дело не пойдет!

– Идти можешь? Слышишь меня? Идти можешь?

Он может. И потому я дотягиваю его до салона его же собственной машины – так с открытой дверью и стоит его барабайка. Попутно отмечаю, что стекло кабины расхлестано вдрызг, и, скорее всего, морду ему посекло именно битым стеклом. Когда наконец он убирает руки и мне удается протереть тампоном с фурацилином (не хотел брать банку с жидкостью, ан пригодилась!) его морду, понимаю, что не ошибся, – вся кожа в мелких ранках, неглубоких, но сильно кровящих. Это, впрочем, ерунда – вот глаза он не открывает, как бы туда не залетело.

От души мажу ему ранки зеленкой, борясь с сильным, властным желанием написать ему на лбу, как наименее пострадавшей части тела, что-нибудь характеризующее моего пациента, но опять же сдерживаюсь.