Остров тридцати гробов

— Но вы же не одна! Подумайте хорошенько, у вас ведь есть сын. Вы погибнете, а вот он останется. Вы умрете и сделаете его сиротой. Более того, своей смертью вы завещаете его мне. Я отец. У меня на него все права. Так что же вы избираете?

— Смерть, — опять повторила Вероника.

Ворский стал проявлять ожесточение.

— Вы хотите смерти. А если умрет и он? Если я приведу его сюда, вашего Франсуа, у вас на глазах приставлю ему нож к горлу и в последний раз задам вам этот вопрос, что вы ответите тогда?

Вероника закрыла глаза. Никогда еще ее муки не доходили до такой остроты: Ворский правильно нащупал ее слабое место.

И тем не менее она прошептала:

— Я хочу умереть.

Теперь уже Ворский не смог удержать гнева. Не заботясь более об учтивости и галантности, он сразу перешел на оскорбления и закричал:

— Ах, мерзавка, до чего ж она меня ненавидит! Она согласна на что угодно, даже на смерть любимого сыночка, только бы не уступить! Мать, которая убивает родного сына! Да, вы готовы его убить, только бы не принадлежать мне. Вы отнимаете у него жизнь, не желая пожертвовать мне свою. Что за ненависть! Нет, это невозможно, в такую ненависть я не верю. Даже у ненависти есть предел. Такая мать, как вы! Нет, здесь что-то другое… Быть может, любовь? Нет, Вероника не любит. Тогда что же? На что она рассчитывает? Может, на жалость, на слабость с моей стороны? В таком случае плохо вы меня знаете. Ворский разжалобился, вот еще! К тому же вы видели, как я действую. Разве я хоть раз проявил слабость, когда делал свое страшное дело? Разве Сарек не опустошен, как того требует пророчество? Разве лодки не потонули, а людей не поглотила пучина? Разве сестры Аршиньа не повисли на стволах старых дубов? Чтобы я проявил слабость? Послушайте, еще совсем ребенком я вот этими самыми руками душил собак и птиц, этими самыми руками я заживо обдирал козлят и выщипывал курам перья на птичьем дворе. Жалость, говорите? А вы знаете, как называла меня мать? Аттила![7] Когда на эту великую ясновидящую нисходил мистический дух, она принималась предсказывать будущее по собственным ладоням или по картам и говорила: «Аттила Ворский, бич Божий, ты будешь орудием провидения. Ты будешь лезвием ножа, острием кинжала, пулей в ружье, узлом на веревке. Бич Божий! Твое имя написано черным по белому в книге времен. Оно сияет среди звезд, под которыми ты родился. Бич Божий!..» И вы надеетесь, что глаза мои увлажнятся слезами? Полноте! Разве палач плачет? Плачут лишь слабые, боящиеся, что они будут наказаны и что их преступлениях обернутся против них же сами. Но я, я? Ваши предки опасались только одного — что небеса обрушатся им на головы. Но чего бояться мне? Я — пособник Бога! Среди всех он выбрал меня. Меня вдохновил Бог, Бог Германии, древний немецкий Бог, для которого добро и зло не идут в счет, когда дело касается величия его сыновей. Во мне заключен дух зла. Я люблю зло и желаю зла. Ты умрешь, Вероника, а я, глядя, как ты мучаешься на распятии, буду хохотать!

И верно, Ворский расхохотался. Громко топоча, он широкими шагами расхаживал по комнате. Он воздевал руки к потолку, и Вероника, дрожа от ужаса, замечала искорки безумия в его налитых кровью глазах.

Ворский сделал еще несколько шагов, затем подошел к Веронике и с затаенной угрозой проговорил:

— На колени, Вероника! Взывайте к моей любви. Лишь она может вас спасти. Ворскому не ведомы ни жалость, ни страх. Но он вас любит, и любовь его не остановится ни перед чем. Воспользуйтесь этим, Вероника. Обратите свою мольбу к прошлому. Станьте снова ребенком, каким вы были прежде, и, быть может, придет день, когда я стану ползать перед вами на коленях. Вероника, не отвергайте меня, — таких людей, как я, не отвергают. Нельзя бросать вызов тому, кто любит… Как я люблю тебя, Вероника, как я тебя люблю!

Вероника с трудом подавила крик. Она почувствовала прикосновение отвратительных пальцев к своим обнаженным рукам. Она попробовала высвободиться, но он был сильнее и продолжал стискивать ее руки, бормоча, задыхаясь:

— Не отталкивай меня… Это нелепость… Безумие… Ты же знаешь, я способен на все… И что тогда?.. Крест… Какой ужас!.. Гибель сына у тебя на глазах… Ты этого хочешь?.. Примирись с неизбежным. Ворский тебя спасет. Ворский сделает твою жизнь прекрасной… Но как ты меня ненавидишь!.. Впрочем, я согласен и на ненависть — мне она нравится. Нравятся твои презрительные губы — даже больше, чем если бы они сами прикоснулись к моим.

Он замолчал. Между ним и Вероникой завязалась беспощадная борьба. Вероника изо всех сил пыталась разорвать железные объятия, но тщетно. Обреченная на поражение, беспомощная, она слабела с каждой секундой. Колени под ней уже подгибались. Прямо перед своим лицом она видела налитые кровью глаза Ворского, чувствовала дыхание этого чудовища.

Тогда, придя в смятение, она изо всех сил укусила его и, пользуясь секундной растерянностью, вырвалась из его объятий, отскочила в сторону и, выхватив револьвер, нажала на собачку.