Остров Тасмир

— Мне пред вами теперь как-то неловко, и мое положение показалось бы на первый взгляд ложным, но тут, в этих гиблых местах, особая жизнь, и люди особые. Но, прежде всего, Иван Якимыч тоже ссыльный, но не политический, а какой, затрудняюсь даже сказать.

Грибов удивленными глазами посмотрел на доктора.

— Что же он за человек?

— Очень несчастный, — продолжал Шнеерсон. — Его здесь считают не то юродивым, не то блаженным. Безобидный человек…

Шнеерсон помолчал и рассказал следующую историю из жизни странного тюремщика.

Во дни давно прошедшие Иван Якимыч служил где-то в Петербурге в одном из департаментов. Был, вероятно, таким же, как теперь, смешным добряком и чудаком. Это, однако, не помешало ему, имевшему уже за тридцать, влюбиться в одну хорошенькую девушку, на которой он и женился. Со дня свадьбы Иван Якимыч неожиданно полез в гору. Вскоре у него и сынишка появился. Прошло потом этак годика полтора, а он чуть ли не выше столоначальника место занимает. Счастью его пределов нет, жену любит до безумия, а мальчишку и того больше. Вообще, дети, это — его самое слабое место.

Только вот вздумалось ему подарок молодой жене принести к именинам. Ушел раненько со службы, поехал в ювелирный магазин, что-то купил там, и домой.

Вбежал по лестнице такой радостный, а горничная его в комнаты не пускает. Он понять ничего не может и прямо к жене, а та с самим начальником на диване обнявшись сидит.

«Показалось мне, — говорит Иван Якимыч, — будто весь мир божий на мелкие стеклышки бьется и на глазах моих рушится».

Жена бледная стала, генерал пятнами пошел, но молчит, смотрит сурово…

— Что же это, в-ваше превосхо… — задохнулся бедняга.

Тут генерал топнул ногой и крикнул:

— Марш на службу, болван!..

Иван Якимыч вышел, но только на службу пришел дня через три. Все это время по кабакам пьянствовал, а там сослуживцы глаза ему открыли, со всеми подробностями рассказали. Оказалось, все это самой девицей было подстроено, и сын не его, а генерала…

Вот тут и случилось самое героическое, чего и сам Иван Якимыч объяснить не умеет.

Вошел он в департамент, чиновники все за столами сидят, а генерал как раз из кабинета выходит. Маленький он был, лысый и с голубой лентой.

Иван Якимыч почтительно этак подошел к нему, да вдруг хвать за ухо, повернул лицом к чиновникам и не своим голосом взвизгнул:

— Смотрите, господа, какие подлецы на свете есть!

Дальше ничего Иван Якимыч не помнил, у него открылась горячка. Дело в суд передано не было, а беднягу еще больным — прямо в Туруханск. Сюда его исправником и начальником тюрьмы назначили.

— Это было лет двадцать пять тому назад, накануне, так сказать, «великих реформ», после которых и мы сюда же попали, — закончил доктор, когда все встали из-за стола, а мужчины закурили трубки.

— Боже мой, — вздохнула Варвара Михайловна, — как бесправна эта царская Россия.

— Э, что это! — воскликнул Грибов, — а крепостное право с продажей и поркой людей, а кошмары с кантонистами! Нет, не понимаю я Герцена, не могу простить ему того, что он писал о Галилеянине! Нет, до тех пор, пока не будет свергнуто самодержавие, никакие реформы ничему не помогут. Нужно поднять весь народ, как подымали его Разин и Пугачев, нужно размести и уничтожить все помещичьи и полицейские гнезда! Только тогда конец царизму и произволу!..

Шнеерсон соскочил с своего стула и, сверкая глазами, страстно заговорил:

— Да, да! Я тоже так думаю! Но мало этого— я верю, слышите, всей душой верю, что настанет такой день! Настанет! Но вот теперь-то что делать? Все революционные партии разгромлены, одни из вождей казнены, другие — бежали за границу, третьи — в тюрьмах, на каторге! Что же делать, что?

Грибов быстро овладел собой и проговорил твердо и спокойно:

— Готовиться к борьбе.

— Но как, — крикнул Шнеерсон, — как?

— Я знаю, как нужно, и подготовлю восстание, — еще спокойнее и тверже сказал Грибов.

Шнеерсон молча посмотрел в лицо Грибову и потом крепко сжал его руки.

V

Когда в небе стала полыхать вечерняя заря северной весны, Варвара Михайловна ушла сдетьми спать. У доктора остался один Грибов, и они заперлись в кабинете.

— Слушайте, Давид Борисыч, — начал Грибов, — я давно работаю над изобретением крылатой машины, которая должна летать как птица…

Шнеерсон широко открыл глаза, а потом беспокойно осмотрел Грибова. Доктору показалось, что Грибов бредит, что он заболел горячкой от всего пережитого. От Грибова не ускользнуло это, и он рассмеялся.

— Я знал, что вы заподозрите меня в сумасшествии. Но не бойтесь, я более в здравом уме, чем когда бы то ни было. О моих работах знал и поддерживал их покойный Кибальчич. Впрочем, чтобы вас окончательно успокоить, я приведу вам некоторые справки.

Грибов достал неразлучные с ним записные книжки. В одной он записывал необходимые ему материалы, а в другой — свои вычисления.