Остров судьбы

Стоявшего рядом Дино трясло, как в лихорадке.

— Нельзя ли избежать этого, доктор? Он слишком молод для того, чтобы становиться калекой, — осмелился сказать он.

Санитар что-то шепнул Ларрею, и тот внимательно посмотрел на Дино.

— Кто он вам? Я слышал, вы привезли в госпиталь много раненых, но больше всего вас волнует судьба этого юноши.

— Это мой младший брат. Его зовут Джулио. Мы с Корсики.

Суровый взгляд доктора потеплел.

— Он слишком молод для того, чтобы лежать в могиле, потому нам все же придется сделать то единственное, что поможет его спасти, — мягко произнес он.

— У вас есть опиум?

Ларрей вздохнул.

— Я уже забыл, что это такое. Пакля вместо корпии, бумага вместо постельного белья, а вместо бинтов — исподнее наших хирургов.

— У меня есть водка, — сказал Дино.

— Давайте.

— У меня к вам просьба, доктор, — промолвил Дино, протягивая Ларрею флягу, — вы сможете сделать это быстро?

— Я постараюсь. Дадим стакан водки, привяжем руки. Будем оперировать вдвоем: я и мой коллега. Надеюсь, сердце вашего брата выдержит.

«И разум тоже», — подумал Дино.

Он хотел присутствовать на операции, но ему велели уйти. Возможно, Ларрей решил пожалеть и его сердце.

Дино вышел во двор и заговорил с лошадью, обняв ее за шею и прильнув к ней всем телом. Лошадь была русская, она не понимала ни по-французски, ни по-итальянски. И все-таки Дино казалось, что животное догадывается, о чем он думает и что он чувствует.

Дино вспоминал об Орнелле. Она по-прежнему считалась его женой, он высылал ей деньги, но они не виделись. Он получал от нее письма, но не отвечал на них. Он был глубоко оскорблен тем, что Орнелла, которую он полюбил за естественность и безыскусность, променяла простоту и искренность на мир, где властвовали притворство и мишура.

Однако теперь, после всего, что ему довелось повидать, Дино понял, почему она, в жизни которой до определенного момента не было не только ничего придуманного, но и красивого, захотела служить прекрасному, пожелала изведать волшебство.

Отныне дорога жизни уже не казалась ему легкой и бесконечной, он скупо отмерял часы, когда еще мог что-то сделать, спасти чью-то душу, сохранить крупицы любви и счастья. В те минуты, когда Дино стоял в обнимку с лошадью, он решил, что если Господь сохранит ему жизнь, он вернется в Париж, отыщет Орнеллу и попросит у нее прощения.

Из госпиталя доносились душераздирающие крики. Это мог кричать не только Джулио, а и другие люди: в эти страшные дни в госпитали привозили десятки раненых и обмороженных, и хирурги работали не покладая рук.

Когда Ларрей сообщил, что операция прошла быстро и успешно, Дино облегченно вздохнул, хотя прекрасно понимал, что радоваться рано: зачастую раненые умирали позже, от осложнений. Доктора сказали, что Джулио почти сразу потерял сознание и ничего не чувствовал, и теперь Дино решил непременно дождаться момента, когда брат придет в себя.

Он разделил трапезу с санитарами, подкрепившись супом с кониной и гнилыми овощами, переночевал на набитом соломой матрасе в тесной комнатке, где углы были затянуты паутиной, а окна не мылись сто лет, а утром его позвали в палату.

Лицо Джулио посерело от боли, глаза были воспаленными, мутными, и все же он вполне осознанно смотрел на старшего брата, а в глубине его зрачков затаилась неистребимая ненависть.

Голос был надтреснутым, слабым, он не мог передать того, чем был полон взгляд:

— Зачем… ты… меня… подобрал!

Дино устал считать моменты, когда Джулио смотрел на него с ненавистью. Впрочем, сейчас он его понимал, понимал, потому что не мог взять на себя хотя бы малую толику боли Джулио, в одночасье превратившегося из здорового, полного сил парня в беспомощного калеку.

— Разве ты хотел умереть?

— Не… хотел. Но теперь… хочу.

— Доктор Ларрей обещал при первой же возможности отправить тебя в Париж. Там о тебе позаботятся. Потом я тебя разыщу. Поедем на Корсику, к отцу и матери. Они будут рады. Навестим Бьянку, теперь она живет в Тулоне. Правда, я не знаю адреса, но думаю, нам удастся ее найти. Отец пишет, что Данте женился. Представляешь? Наш младший братишка тоже стал взрослым!

— Найди… опиум, — прошептал Джулио, — или… убей!

Дино понял, что сейчас брат не может думать и говорить ни о чем, кроме собственной боли. Едва ли Джулио осознал до конца, что его левая нога отрезана по колено, на левой руке не хватает трех пальцев, а на правой — двух. Телесные страдания пересилили душевные; последние нахлынут потом, а сейчас было бесполезно говорить о том, что человек может быть стойким перед роковой неотвратимостью и любить жизнь, даже будучи искалеченным ею.

Он не знал, где достать опиум, если его не было даже у Ларрея, и Джулио стонал и метался, вцепившись зубами в одеяло.

Дино оставил брата лежащим без сознания, оставил, не надеясь на то, что тот выживет: потрясения были слишком велики, а сил оставалось мало. Горячка не прекращалась, вдобавок начался изнуряющий кашель, и Джулио таял с каждой минутой. Но дольше Дино не мог ждать: война продолжалась, а он оставался солдатом.