Остров Инобыль. Роман-катастрофа

Такая сильная аномальная реакция на события этих дней не была бы психозом, если бы у нашего кролика не было травм головы. Могло не быть и даже самой мягкой циклотимной депрессии. А по голове его, вероятно, били нередко. Я думаю: если взять нацию как единый живой организм, которым она и является, то ее столько раз в течение последних лет настукали по голове, что она несомненно находится в циклотимной депрессии. Крутой — это только крайнее проявление болезни. Он ненавидит человека в себе, а убивая и подавляя других — он убивает в себе этого внутреннего человека, это дитя…»

Федор Федорович захлопнул тетрадь, закрыл глаза и потряс умной головой, прежде чем выйти из стихии исследования. Потом едва ли не на ощупь, ведя по стенке рукой, прошел в большую смежную комнату и осмотрелся. Глаза осваивались с полумраком, и он увидел себя в зале для приема гостей. В середине зала — огромный осьмилапый стол, похожий на миролюбивого детеныша убитой мамы-медведицы. Стайка стульев, как замершие в удивлении легавые, обнюхивали детеныша-гиганта. В одном из углов, словно провинившаяся школьница, алебастрово белела копия прекраснозадой Афродиты Каллипоги.

«Все же хорошо жить хорошо, — сказал себе доктор, проводя холодной рукой по усталым глазам. — Каково-то терять все это?»

— Фе-о-одор! — слышал он крик и торопливые шаги по деревянной дубовой лестнице.

— Я здесь! — как в полусне, отозвался доктор. — Что там за пожар?

— Майо-ору плохо!

— Я ведь не хирург, — бормотал он. — И не терапевт… — вспомнил сквозную рану в груди майора и большое изнурение крови: — И даже не священник…

Выходя к лестнице, он увидел Сувернева, который замер, глядя со ступенек в фасадное окно. Потом повернулся к доктору и сказал:

— Пошла!..

— О ком ты? — подошел и встал рядом Федор Федорович. Из этого окна, как из всех остальных, можно было наблюдать однообразный, вялый, сонный, моросящий и холодный по виду дождь. — Кто пошел? Куда?

— Цыганка ушла из дому, пока мы волокитились. Полдома больных и раненых, а ты, Федор, научными изысканиями тешишься.

— Ушла? Может, оно и к лучшему. Куда шла, туда и продолжила идти. Что ж теперь делать? Цыгане, как известно, в неволе не размножаются…

— Эх ты, Паганель… А вдруг она разведчица Крутого?

— А что у нас тут секретного? Дети да старики! Может, ему интересно, когда у наших женщин критические дни?

— Эх, Федя ты Федя! Будто ты не знаешь уголовников! То-то и оно, что старики да дети! Чугуновского можно отнести и к тем, и к другим… Нам срочно нужна помощь, Федор. Где же этот брат майора?

Словно в поисках ответа, Сувернев глянул на часы — было без четверти семь вечера.

49

Стоит ли выходить из себя по пустякам в объятиях вселенского катаклизма!

А вот Колотеев на посту нервничал. И тем более, чем более смеркалось вокруг. Его пост размещался под крышей крепкого сарая во дворе усадьбы. Под этой крышей его знобило, лихорадило, его бросало в жар. И пойми: нервное это или простудное? Впервые в жизни он вытащил человека с поля боя, а человек этот умирает. Три часа до наступления сумерек майор Тарас стонал и истекал кровью. Колотеев спрятался за тушей убитой лошади и попробовал было по-пластунски, но лишь высунулся, как получил предупреждение пулей в лошадиную тушу. Он довольно теплохладно слышал ее хрипы и чувствовал дрожь остывающих мышц под шкурой. Его даже не занимал вопрос: почему снайпер промахнулся? Там, на сырой испуганной земле, ему хотелось припасть к теплой и гладкой спине светловолосой домработницы Нади и бормотать ей не снотворные слова. Он словно заболел, но не желал сопротивляться хвори. Он незнакомым каким-то инструментом обыскивал и ощупывал свою жизнь. Было время сделать вывод, что впору развести костерок да и сжечь в нем для сугреву все бумаги, удостоверяющие его место на бывшей Земле. Сжечь, стало быть, и саму жизнь, где не было свободной воли бездельника, который получает огромное наслаждение всего лишь повернувшись с правого боку на левый или наоборот. Кому служил? Зачем? Кто обманул? Те, толпою жадною стоящие у трона, сидящие за китайской ширмой, живущие на вершинах пирамид?.. Это они, сволочи, они не давали ему выспаться вволю и по всей территории жизни! А теперь: частная собственность священна! Так, пардон, господин гандон: ты откуда ее взял-то, эту священную собственность? Не из моего ли в том числе солдатского вещмешка? А ведь я, козлы, всю жизнь не высыпался: то школа в первую смену! то в юнкерах — па-а-дъе-о-ом! то, паразиты такие, ночь, не ночь — др-р-р! трево-ога! Кальсоны под мышку и — по газам… Потому и немка Эрна: «Майн херц да майн херр!..», а в итоге — хер! — кидалово! Потому же и москвичка — носик-конопушечки…

Колотеев насладился слезным щекотанием в пазухах носа.

«Вот эта Надя — да, бинть? Надя! Глаза — васильки! Зубы — ромашки! Спина — целина! Торс — о-о! А гу-у-бы! А волосы! Они — как водоросли в прозрачной воде. И ведь не моя-а! Цыганка — та тоже хороша… Интересно, бинть, сколько ей годков? Да ну их подальше, этих биороботов…»